Александр Туркин - Вага

Это был рудничный рабочий. Звали его все почему-то Вагой, хотя у него было совершенно другое имя. На заводах вообще часто дают прозвища, иногда очень меткие. Назовут — и пойдет это имя гулять по улице…

Вага, положим, нисколько не обижался на свое странное имя. Он даже слегка удивлялся, когда, бывало, какой-нибудь рабочий забудется и скажет:

— А ну-ка, Федя…

— Какой я тебе Федя? — говорит Вага. — Зови, как все зовут, и баста…

Высокий, неимоверно худой, с рябым лицом, на котором постоянно билась какая-то напряженная мысль, он мне казался вечным странником в жизни. Все чего-то он точно искал, чего-то добивался, и эта тревога духа во всем и везде у него сказывалась. Каждый газетный клочок, каждая книга, какие попадались на руднике, прочитывались им с жадностью по несколько раз, но это мало, повидимому, его удовлетворяло. Под вечер, бывало, завернет ко мне в казармы и спросит:

— А сегодня газеты нет, Иваныч?

— Нет, Вага…

Помолчит и мнется на месте.

— Хоть бы старую какую нашли…

— Да ведь ты все читал, Вага…

— Все равно… Я еще раз прочитаю…

Сначала я недоумевал и думал, — не самый ли процесс чтения его только занимает. Но когда я в первый раз поговорил с ним об его чтении, я вынес огромное наслаждение. Мне открылась мятущаяся душа, одаренная какой-то особенной силой жалости и гнева. На каждый описанный случай — в простой ли заметке хроникера, или в рассказе — у него сразу откликались все струны, на которых билась, как раненая птица, горячая мысль. Он скорбел о замерзшем на улице мальчике, об умершем алкоголике, об избитой бабе, о нетопленной школе. Все это он собирал у себя где-то там, в самой душе, и целыми вечерами, бывало, выкладывает передо мной эти жизненные саркофаги…

— Так нельзя, Иваныч…

— Чего это, Вага?

— Как же! Прочитайте-ка! Вся деревня выгорела, народ помирает, а никто ничего!

— И мы тоже ничего, Вага!..

— Я про всех и говорю! Люди тоже называемся! Или вот тоже эта война… За что, спрашивается, людей режут? Я вон прошлый раз зайца подстрелил и то две ночи не спал… Как открою глаза — он тут… Лежит, бьется и плачет, как ребенок… И морда в крови. Нет, Иваныч, все мы здоровые свиньи!

— Не все одна скверность на свете, Вага.

— Ну, и хорошего мало, Иваныч! Все больше пишут такое, что хоть ложись и помирай. А напрасно, Иваныч, развелись на свете эти разные газеты и журналы!

— Почему это?

— А так. Сидел бы сиднем на руднике и не о чем думать бы. Нажрался бы и спать! Все, мол, прекрасно на этом свете! А тут как прочитаешь — как перцу хватишь! Долго у тебя в горле-то саднит. А тут еще штейгер кричит… Что, говорит, тебе за чтение! А я так думаю, Иваныч: отними у меня газету или книгу, я не знаю, что сделаю!

— Что ты это?

— Да. Я этим живу. Я раскусил теперь эту штуку! Мне нужно знать — что на свете делается… Это зараза, Иваныч… Хуже, — это запой! Я прочитаю на сон грядущий и думаю: спи, Вага! Жизнь у тебя, Вага, неказистая, а все же есть еще неказистей… Есть еще такие люди, которых я могу пожалеть…

И долго так волнуется Вага. Говорит, курит, смотрит куда-то в сторону своими неспокойными глазами… Как бесконечны на руднике осенние ночи!

Свинцовый мрак как трауром задернет казармы, где брезжат дрожащие огни в окнах, и лес, и молчаливые горы. Выйдешь на двор, и жутко делается. Лес где-то тут, близко, и ты слышишь его тяжелое дыхание. И кажется, что к тебе угрюмо тянутся мохнатые ветки, мокрые от дождя. Где-то завывала собака, где-то скрипнула калитка. Чей-то голос прорезал промозглую темноту, — и опять как в аду: ни света, ни звука…

В такие ночи дорого присутствие живого существа, особенно такого, как Вага, ибо его пытливый и гневный ум уносил на время куда-то далеко из казармы. Часто он оставался ночевать у меня в казарме, помогал мне в моем письменном деле, а когда мы с ним ложились на нары, тогда делалось еще лучше. Мы грезили с открытыми глазами.

Мы представляли себя замурованными, затерянными в глухом лесу, в стороне от жизни, которая билась и неслась где-то за этими бесконечными лесами. Когда в нашей казарме среди глухой полночи потрескивали в чувале огни, мы с Вагой вздыхали, ворочались и направляли свое воображение далеко за пределы рудника. Я все думал о будущем. Все мое существо поднимала одна мысль: уйти отсюда. Уйти! Уйти от проклятой конторской атмосферы — уйти от корчившихся под землей людей, уйти от визгливого скрипа снастей и деревянных воротов! В то же время я думал, что мысли у меня скверные, и что я тоже должен тянуть свою работу… Я завидовал в душе Ваге, ибо он был сильнее меня духом. Он проводил дни за тяжелой работой, рылся под землей, а вечером еще мог говорить о живых явлениях, о чьих-то страданиях на земле!..

И долго этими ночами я вздыхал, ворочался, думал, а утром опять тупо и равнодушно принимался за свою работу.

В один день, когда рудник засыпало снегом, мне передали письмо. Я прочитал, и у меня захватило дыхание. Письмо пришло издалека, от одной компании, которая приглашала меня на службу.

Недолго думая, я привел дела в порядок, послал своему начальству отказную и начал собираться. Сборы были недолгие.

На руднике скоро узнали, что я уезжаю. Вечером пришел Вага, мрачный и сосредоточенный. Не смотря на меня, он молча сел на нары и начал лихорадочно курить…

— Хочешь, Вага, чаю? — говорю я.

— Пожалуй, стаканчик… — бурчит он.

— А я, Вага, уезжаю завтра…

— Слышал…

— Пиши мне, Вага…

— Ладно. Только… что это вам не жилось с нами?..

— Надо пожить в другом месте…

— Гм… А книги все с собой увозите?

Я молча подал ему связку книг, отобранных для него. Он взял, и лицо его сразу просветлело.

— Вот это хорошо. Спасибо вам, Иваныч. А то уезжает человек, и никакого об себе поминка! А теперь я каждый день буду поминать: был, мол, у нас Иваныч…

Он пытался что-то пошутить, но на этот раз у него ничего не выходило.

На другой день я уезжал. Печально выглядел рудник, весь засыпанный снегом. Угрюмо охватил его мертвый и неподвижный лес. Кучка рабочих обступила меня. Я прощался, а в горле отчего-то давило…

Вага сел со мной и проводил меня версты две. Потом вылез и подал мне руку.

— Ну?

— Ну?

Больше мы ничего не могли сказать друг другу. Я видел, как дрогнуло у него лицо… Потом он махнул рукой и быстро зашагал обратно.

Через год мне писал один знакомый штейгер, что Вага кончил печально. Возвращаясь из завода на рудник сильно выпившим, он упал на дорогу и замерз. За пазухой у него нашли полбутылки водки и несколько штук книг…

1903

Рассказ первоначально опубликован в газете «Пермский край», 1903, 14 сентября.