Николай Власов-Окский - Галах

… Я бродил по городу, заходил в лавки и магазины и говорил купцам:

— Господа купцы, не купите-ли мои услуги?

— Не нужны, — отвечали мне все, словно сговорившись.

Я шел в конторы. И там отказывались купить мою рабочую силу.

Я хотел быть рассыльным. Не брали.

Шел на лесопильный завод. И там не давали мне работы.

И я как тень слонялся по городу. Нужда преудобнейшим, образом сидела на моих плечах, точно всадник в покойном седле. И следом за мною, как шпик, бродил голод.

Голова моя кружилась; бродили в ней тяжелые, как свинец, думы; глаза ленивейшим образом выполняли свое назначение; в ушах гудел набат; в желудке происходила революция…

Я шел мимо чьего-то большого чистого двора. У ворот стоял подросток. В руках у него был большой кусок хлеба. Парень щипал хлеб и бросал большой рыжей собаке, ластящейся к нему.

— Послушайте, молодой человек, — сказал я парню. — Не отдавайте всего куска собаке. Дайте половину мне. Я голоден, как сотня волков, и сожру этот хлеб не хуже вашей рыжей собаки!..

Парень презрительно отвечал:

— Ступай, га-ла-ах!.. Собаку кормлю за то, что от нее толк есть, а тебя за что кормить-то?!.

Не пускаясь в рассужденья, я оплеушил парня. Он натравил было на меня собаку, но я огрел ее половинкой кирпича и ушел.

— Собака ему дороже человека! — бормотал я, удаляясь. — Молокосос!.. Животное!..

Поровнявшись с небольшим домиком, я увидел под окном нищего, который стучал палкой по наличнику и клянчил:

— Подайте милостыньку!..

Окно открылось и нищему была брошена краюшечка хлеба.

Он поблагодарил дающего и поковылял к другому дому.

«Дай-ка и я попробую добыть хлеба нищенски, — подумал я. — Не сдыхать-же с голода!..»

Я подошел к тому самому окну, из которого был брошен хлеб. Постучал. Окно открылось и высунулась чья-то угрястая харя, которая грубо спросила меня:

— Што тебе надо?

— Хлеба дайте… Есть хочу…

— Што тебе здесь разве хлебная лавка! — возразила харя. — Ступай-ка, ступай!..

— А вы дайте так, безплатно, как вон тому нищему дали!..

— Поди-ка, поди… Просить-то еще не умеешь…

Окно захлопнулось.

Я пошел, досадуя на то, что не научился, не напрактиковался просить.

Ноги мои едва двигались. Желудок ныл от голода.

Встретился с каким-то важным, солидным господином.

Прошу:

— Подайте, сударь, на хлеб!

Прошел мимо, не взглянув на меня.

— Свинья! — шепчу я. — Сам-то сыт, даже пузо отростил, и голодного не разумеет…

Вижу хорошенькую барыньку. Подхожу к ней и прошу:

— На хлеб, сударыня, подайте!

— Хорош нищий: просит, не снимая шляпы… — отвечает она и проходит мимо.

Встречаю купца. Снимаю шляпу и говорю:

— Подайте, ваше степенство, на хлеб!

— На водку, наверно, — отвечает тот, улыбаясь.

— Никак нет. На хлеб. Голоден. Не до водки…

— Мелких нет, — отвечает купец и идет прочь. Вижу нищего.

— Дай, товарищ, хлебца, — прошу у него.

— Проси у богатых, а не у нищего… — отвечает он.

— Не дают…

— Те не дают, когда у них всего много, а я-то с какой стати дам!.. — сказал нищий.

Тогда я самовольно лезу рукой в корзинку нищего и извлекаю из нее три куска хлеба.

Нищий хватает меня за плечо, но я вырвался, дал ему плюху и пошел прочь.

Не сдыхать же, в самом деле, с голода!..

Ночевал я за городом. Проснулся при солнечном всходе.

Утро было веселое. Солнце щедро золотило землю. Дышал легонький ветерок. Роща, служившая мне в эту ночь убежищем, весело кивала солнцу своей зеленокудрой головою; деревья о чем-то перешептывались; трава, блестя серебристой росою, расправлялась и тянулась кверху. Щебетали пичужки.

Мне хочется жрать и курить. И не было ни жратвы, ни курева.

Пошел к реке.

Добравшись до воды, стал разоблачаться.

Раздевшись, кинулся в воду. Нырял, как тюлень, и фырчал, как лошадь.

Невдалеке стоял большой караван баржей. Там высокий звонкий голос запевал:

и густой, как смола, бас подхватывал:

И целая дюжина разных голосов тянула и ухала:

Я нырял и плавал чуть не по самой середине реки. И вдруг увидел на берегу около моей одежды толпу мальчиков-босоножек.

Они говорили:

— Што это за лохмотья?

— Бросимте в воду!..

— Давайте, давайте!..

— Интересно, как поплывут…

Я, видя, что мне грозит опасность остаться в адамовом костюме, поплыл к берегу, крича во всю глотку:

— Прочь, шельмы! Моя одежда вам не мешает…

— Это, видно, одежа вон того мужика, который плывет сюда… — молвил один мальчонка.

— Да.

— Видно, галах.

— Бросайте и — побежим!

И бросили.

Едва успел спасти.

Подхожу к городу. Иду мимо заводов. Они стучат, шумят, фырчат, словно дразнят меня:

— Работаем… Люди добрые за делом… А ты — нет…

Иду мимо пароходных пристаней. Они переполнены. Пассажиры, пароходские и пристанские служащие, носильщики, извозчики, продавцы-мелочники, газетчики, чистильщики обуви, крючники-грузчики-Шум, гам, крики, как издевательство:

— У всех работа, а у тебя ее нет!..

Иду мимо харчевен, столовых и гостиниц. Окна и двери раскрыты. Шум, говор, окрики, звон посуды, клокотание жизни. Видны пьющие и закусывающие. Пахнет вкусными кушаньями. Запах как-бы куражится надо мной:

— Едят, а ты — нет!..

Я озлобляюсь на всех и все и кляну жизнь… Какая это жизнь?!. Разве так живут?!. Не жизнь, а копчение неба!..

Добыл перо, чернил и бумаги и описываю свои злоключения. Создается большая картина горя, нужды, голода и беспомощности.

Слово за словом, строку за строкою я поселяю на бумагу. Растут страницы. Получается разсказ в добрых двадцать страниц. Мятежный разсказ. Бунт личности. Борьба за собственное «я» человека. Страницы ропота:

— Так больше нельзя!.. Нужно дело, хлеб!.. Некрасиво и глупо сдыхать с голода близ хлеба!.. Или жизнь, настояще-цветистая жизнь, или смерть!..

Дописавши разсказ и раза три перечитав его, бегу в редакцию местной газеты…

Ур-ра!..

Разсказ мой напечатан и производит на читателей ошеломляющее впечатление. Я получил за него тридцать рублей… Теперь нажрусь до-сыта!..

Редактор сказал мне:

— Разсказ ваш написан искренно и правдиво. Он понравился мне. Продолжайте в том же роде. У вас заметно дарование…

Ур-ра!..

Нет работы, нет должности, но выручает перо…

Держитесь, неблагодарные работодатели: голодный, безработный галах заговорил!..

1908 г.