Николай Телешов - Крамола

VI

Дом Синицыных стоял в переулке, невдалеке от моста.

Это был деревянный оштукатуренный особняк, небольшой по виду, но очень емкий, с мелкими комнатами, с лестницами, темными закоулками и чуланами; ворота были всегда заперты, и на звонок выходил дворник с двумя собаками.

Яша пробрался сначала в ворота, потом в дверь на чер"

ном ходу и, боясь зашуметь, осторожно стал подниматься по скрипучей лестнице к себе в мезонин. От печки, мимо которой он шел, веяло теплом; в сумраке комнат пахло лампадным маслом, и в тишине было слышно, как шуршали по лестнице и по обоям черные тараканы, большие, похожие на жуков, выползавшие только ночью, о которых деды и прадеды говорили, что они приносят дому счастье.

Все спали в доме. Яша шел по памяти, не зажигая свечи; внезапный хруст половицы иногда пугал его, и он останавливался на секунду, чтобы послушать - не разбудил ли кого.

Не спала только его сестра. На темном полу коридора, под дверью, лежала полоска света, и Яша знал, что эта полоска бывает бледной, если в комнате горит лампадка, а теперь она была ярче и резче - стало быть, в комнате был огонь.

- Дуня! - осторожно шепнул он, останавливаясь возле двери.

Ответа не было.

Яша видел, как полоска вдруг побледнела, а за дверью послышался торопливый шорох и шелест, и было слышно, как сестра задула лампу.

- Дуня! - громче повторил Яша.

- Кто здесь? - раздался неприветливый голос.

- Это я, Дуня.

- Что тебе надо?

Яша не знал, что ответить. Ему хотелось слышать человеческий голос, хотелось в эту смутную для него ночь сказать кому-нибудь про себя и про свои чувства. С сестрой он никогда не разговаривал ни о чем серьезном; здороваясь по утрам, они целовались по детской привычке, но не знали друг про друга ничего и жили чужими. Дуня была годом старше его, однако он, так же как отец и дедушка и как все вообще в доме, относился к ней снисходительно ласково, как к девушке взрослой, которая вскоре выйдет замуж и уйдет из семьи, и потому никто не пытался заглянуть в ее душу.

- Что случилось? - спросила, наконец, Дуня и приоткрыла дверь.

Она была одета и, видимо, еще не ложилась, хотя в комнате было теперь темно и только бледный огонек лампадки делал сумрак прозрачным и спокойным. Она крепко держалась одной рукой за косяк, а другою за дверь, точно оберегая вход от внезапного вторжения.

- Дуня, - нерешительно начал Яша. - Ты читаешь вот книжки... Скажи мне: за что убивают царей?

Она взглянула на него подозрительно и удивленно.

- На что тебе?.. На что тебе это?

Яша молчал и не шел никуда - ни к себе, ни к Дуне.

Он стоял, понурив голову, и глядел в сторону, на темный порог.

- Что с тобой?.. Откуда ты пришел?

Дуня пытливо и недоверчиво вглядывалась в его лицо, но оно было темно, и вокруг все было темно.

- Что с тобой?.. Яша!

Он молчал.

Дуня тронула его за рукав.

- Яша!

- Я ничего понять не могу, - ответил он, смутясь и не зная, что теперь делать. - У меня в душе точно мельница какая-то ворочается... Хочется убежать куда-нибудь... Я ничего не понимаю... Решительно ничего не понимаю, - тихо повторил он.

Дуня протянула руку и приложила ладонь к Яшиному лбу: он был холоден.

- Ты здоров?

- Здоров.

Никогда еще они не говорили так, ни разу в жизни.

Прикосновение теплой, легкой девичьей руки вызвало в Яше внезапную и небывалую нежность. И Дуне тоже стало вдруг радостно и хорошо, точно к сиротливой, одинокой душе ее приблизилась другая душа, такая же одинокая и сиротливая, требующая себе отклика.

- Яша...

- Дуня...

Оба они сказали это вместе; они шепотом назвали друг друга по имени, и оба почувствовали, что это ценнее и ближе, чем все их утренние поцелуи за всю их жизнь.

- Войди, Яша, - сказала Дуня, распахивая дверь и снова запирая ее на крючок. - Садись вот здесь, - указала она на стул. - Что с тобой? Говори.

Яша был рад, что в комнате не было огня, кроме лампадки, горевшей в красном стакане перед большой иконой с темным ликом и темными, скрещенными на груди ладонями. Он рад был этому бледному, мягкому свету, этому прозрачному розовому полумраку; ему не хотелось показывать сестре своих глаз, на которые готовы были каждый миг навернуться слезы, и он тихим, прерывающимся шепотом начал рассказывать ей про знакомство с Вороновым, про свое желание умереть за царя и за правду, про сегодняшнее собрание, на которое он шел с трепетом и радостью, но ушел с него смущенный, и, наконец, про встречу с Федором и про свои сомнения.

- Мне надо знать, где правда. Мне непременно надо знать правду.

- Какую правду? - тихо и внимательно спросила Дуня.

Они все время разговаривали шепотом, потому что вокруг все спали, и оба они боялись, чтобы кто-нибудь не проснулся и не подслушал их.

- Я не знаю, где правда и какая она, - говорила Дуня, в первый раз в жизни исповедуя свои думы и свои мечты. - Я знаю одно: все мы несчастны. Все несчастны, которые здесь живем. Не потому, Яша, что дедушка с бабушкой и папаша люди дурные, - не потому. Они люди вовсе не дурные. Может быть, мы с тобой хуже их. Они хорошие, но - по-своему. Они честные и добрые... очень честные... но посвоему... Их не переделаешь. Но мы-то? Я-то сама? Я задыхаюсь здесь. Понимаешь, задыхаюсь. Точно меня зарыли в могилу... точно я для них какой-то щенок или котенок, или... я уж не знаю сама - что я для них. А ведь они меня любят, - я знаю, - желают мне счастья... Но беда в том, что ихнее счастье для меня все равно что для птицы клетка, для живого человека - тюрьма!.. Видишь, какая я нехорошая, неблагодарная...

Она вздохнула и, сложив на коленях руки, опустила голову. Яша молчал: все в эту ночь было для него загадкой и тайной.

- Ты видал ли, Яша, чтобы я улыбалась? Видал ли, чтоб я радовалась чему-нибудь, открывала бы душу? Ты не видал этого? Да и не знал, вероятно, что все это бывает иногда нужно человеку... очень нужно!

Растерянно и изумленно Яша зашептал в ответ искренне, от всего сердца:

- Нешто тебе чего не хватает, Дуня? Ты скажи мне... Я тебе все достану. Только скажи мне, Дуня. Я все достану.

- Свободы мне надо, Яша! - просто и тихо шепнула в ответ ему сестра и в первый раз улыбнулась - горько и ласково. - Свободы! Только свободы, а остальное все неважно, да и все будет; все будет, чего захочу, была бы свобода, Яша!

- Знаешь, что? - вдруг сказала она таинственно и сделалась строгой. Поклянись мне, что никогда и никому не скажешь ни единого слова, пока сама не позволю.

Она указала на образ:

- Клянешься молчать? Я поверю.

Глядя друг другу в глаза, они молчали, словно испытывая один другого.

- Ну?

- Поверь. Я буду молчать.

- Поклянись, Яша.

Яша встал и перекрестился на образ.

- Вот, ей-богу, не скажу никому, - прошептал он, волнуясь. - Ей богу, никому и никогда не скажу!

Дуня еще колебалась, но уже глядела с доверием на брата. Тайна мучила ее самое. Тайну эту хотелось сказать, но тайна была велика и свята.