Николай Телешов - Сухая беда

Луна здесь глядела прямо в окошко, и по полу распластались светлые широкие пятна, вперемежку с тенями. Убедившись, что вокруг тихо и никто не идет, Максимка начал осматриваться. Прежде всего он увидел письменный стол у окна. Это было не то. Потом увидел постель. И это было не то. В углу белела печка: между печкой и постелью еще что-то белело... Максимка пристальней вгляделся и понял:

это висела крахмальная сорочка, зацепленная за гвоздь воротом Стараясь не скрипеть и не шуметь, он осторожными шагами подошел к сорочке, задумался на секунду и быстро сдернул ее со стены.

В стене торчал большой черный гвоздь, который Максимка сам вбивал в прошлом году для зеркала. Не спуская теперь с него глаз, он начал шарить за пазухой и вытащил сырую оттаявшую веревку. Вынув, он посмотрел на нее.

Потом опять поглядел на гвоздь и опять на веревку... Потом намотал веревку на гвоздь и завязал узлом. Попробовал потянуть - было крепко. Потом из веревки сделал с другого конца петлю и снова попробовал руками. Было тоже прочно. Потом он задумался.

Думал Максимка недолго. Он повернулся лицом к окну и молча погрозил кому-то кулаком, а через минуту висел уже в петле...

Огненным дождем сыпались искры перед его глазами, вспыхнула радуга, какие-то теплые волны, будто из густого масла, подняли его и понесли все выше и выше, быстрее и быстрее... Вот и Феня... красная... огненная... Она целует Максимку... ласкается к нему... на ней нет ни платья, ни сорочки... А вокруг огонь и зарево, и музыка гремит со всех сторон, а маслянистые теплые волны все быстрее и все выше несут... и уносят во мрак...

Степанида Егоровна проснулась. Кто-то громко и беспрестанно звонил у ворот, видимо сердился.

"Неужто опять полиция? - испугалась она. - Да чего же не отпирает дурак Максимка?.."

Но звонок не смолкал.

Тогда Степанида Егоровна встала, наскоро оделась и сама побежала к воротам, тревожась и не понимая, отчего нет ни Максимки, ни Емельянихи.

Заслышав издали скрип шагов, Курганов закричал изза калитки:

- Что ж ты, черт, оглох, что ли!

Но калитка отворилась, и Афанасий Львович изумился.

- Это вы? - проговорил он. - А где же Максимка?

Я чуть не полчаса звоню.

Он вошел, сам запер калитку и, следуя за молчавшей хозяйкой, проговорил:

- Степанида Егоровна!.. Как я виноват перед Феней и перед вами... особенно перед Феней! Уж вы извините меня. По пьяному делу, сами знаете, чего только не случается... Ведь бумажник-то мне отыскали.

- Отыскали? - остановилась Степанида Егоровна. - Ну и поздравляю, что отыскали.

- Арфистка проклятая вытащила... после базара...

Только вас-то всех перессорил да огорчил понапрасну...

Ужасно совестно! Уж вы простите, что так обидел.

- Ну, что за обида! - обрадовалась та. - Наше ведь женское горе короткое, Афанасий Львович: поцелует милый человек - вот и все прошло!

Она засмеялась и весело взбежала на лестницу. Курганов тоже засмеялся и промолвил вдогонку:

- За этим дело не станет!

Войдя наверх, Степанида Егоровна остановилась возле кургановской двери; Афанасий Львович тоже остановился.

- Хотите мириться? - спросил он с улыбкой. - Завтра ведь уезжаю...

Та потупила голову.

- Ну?.. - повторил Курганов. - Хотите?

Степанида Егоровна молча сбросила с себя шубейку и положила ему на плечи руки.

- Конечно, хочу!

И оба они рассмеялись. Затем поцеловались и, обнявшись, вместе вошли в комнату.

- Только чур: про Феньку чтоб я не слыхала больше!

- И без того стыдно, Степанида Егоровна! - ответил Курганов. - А все это пьянство проклятое!.. Вот и сейчас:

целую ночь с сыщиками возился, но уж пьян я больше не буду... Ни-ни! Ни за что!..

Афанасий Львович, смеясь, нашарил в кармане спички зажег огонь - и оба они вдруг побледнели и вскрикнули...

1897