Владимир Тендряков - Ночь после выпуска

- У кого ты ночевал тогда, Сократ?

- У Игоря. Он с меня создавал свой шедевр - портрет хиппи.

- А почему не у Гены? У него своя комната, диван свободный.

- Для меня там но совсем комфортабль.

- То-то, Сократик, не комфортабль. Трудно даже представить тебя Генкиным гостем. Тебя - нечесаного, немытого.

- Н-но! Прошу без выпадов!

- Ты же несчастненький, а там дом счастливых.

- Да что ты меня счастьем тычешь? Чем я тут виноват?

Генка продолжал улыбаться, но управлять улыбкой уже не мог - въелась в лицо, кривенькая, неискренняя, хоть провались. И все это видят - стоит напоказ. Он улыбался, а подымалась злость... На Веру. С чего она вдруг? Всегда услужить готова - и... завелась. Что с ней?

- Да, Геночка, да! Ты вроде и не виноват, что черствый. Но если вор от несчастной жизни ворует, его за это оправдывают? А?

- Ну, старушка забавница, ты сегодня даешь! - искренне удивился Сократ.

- Черствый потому, что полгода назад не навестил тебя, над твоей вывихнутой ногой не поплакал! Или потому, что Сократ не ко мне, а к Игорю ночевать сунулся! Ну, знаешь...

- А вспомни, Геночка, когда Славка Панюхин потерял деньги для похода...

- А не помнишь, кто выручил Славку? Может, ты?!

- Аг-га-а! Знала, что этот проданный велосипед нам напомнишь! Как же, велосипед загнал, не пожалел для товарища... Но ты сам вспомни-ка, как сначала-то ты к этому отнёсся? Ты же выругал бедного Славку на чем свет стоит. А вот мы ни слова ему не сказали, мы все по рублику собирать стали, и только тогда уж до тебя дошло. Позже всех... Нет, я не говорю, Гена, что ты жадный, просто кожа у тебя немного толстовата. Тебе ничего не стоило сделать благородный жест - на, Славка, ничего не жаль, вот какая у меня широкая натура. Но только ты не последнее отдавал, Геночка. Тебе старый велосипед уже надоел, нужен был новый - гоночный...

И ударила кровь в голову, и въедливая улыбочка наконец-то слетела с лица. Генка шагнул на Веру:

- Ты!.. Очухайся! Эт-то свинство!

Вера не испугалась, а надулась, словно не она его - он обидел ее:

- Не нравится? Извини. Сам же хотел, чтоб до дна, чтоб все откровенно...

И замолчала.

Игорь серьезен, Сократ оживленно ерзает, Натка холодно-спокойна, откинулась на спинку скамьи рядом с надутой Верой - лицо в тени, маячат строгие брови.

- Ложь! - выкрикнул Генка.- До последнего слова ложь! Особенно о велосипеде!

И замолчал, так как на лицах ничего не отразилось - по-прежнему замкнуто-серьезен Игорь, беспокоен Сократ, спокойна Натка и надута Вера. Будто и не слышали его слов. Как докажешь, что хотел спасти Славку, жалел его? Даже велосипед не доказательство! Молчат. И как раздетый перед всеми.

- Кончим эту канитель, ребята,- вяло произнес Игорь.- Переругаемся.

Кончить? Разойтись? После того, как оболгали! Натка верит, Игорь верит, а сама Верка надута. И настороженно, выжидающе блестят с бледнего лица глаза Юлечки Студёнцевой... Кончить на этом, согласиться с ложью, остаться оплеванным! И кем? Верой Жерих!

- Нет! - выдавил Генка сквозь стиснутые зубы.- Уж нет... Не кончим!

Игорь кашлянул недовольно, проговорил в сторону:

- Тогда уговоримся - не лезть в бутылку. Пусть каждый говорит что думает - его право, терпи.

- Я больше не скажу ни слова! - обиженно заявила Вера.

Генку передернуло: наговорила пакости - и больше ни слова. Но никто этим и не думает возмущаться - Игорь сумрачно-серьезен, Натка спокойна. И терпи, не лезь в бутылку...

Генка до сих пор жил победно - никому не уступал, не знал поражений, себя даже и защищать не приходилось, защищал других. И вот перед Верой Жерих, которая и за себя-то постоять не могла, всегда прибивалась к кому-то, он, Генка, беспомощен. И все глядят на него с любопытством, но без сочувствия. Словно раздетый - неловко, хоть провались!

- Можно мне? - Юлечка по школьной привычке подняла руку.

Генка повернулся к ней с надеждой и страхом - так нужна ему сейчас поддержка!

- Не навестил больную, не пригласил ночевать бездомного Сократа, старый велосипед... Какая все это мелочная чушь!

Серьезное, бледное лицо, панически блестящие глаза на нем. Так нужно слово помощи! Он, Генка, скажет о Юлечке только хорошее - ее тоже в классе считали черствой, никто ее не понимал - зубрилка, моль книжная. Каково ей было терпеть это! Генка даже ужаснулся про себя - он всего минуту сейчас терпит несправедливость, Юлечка терпела чуть ли не все десять лет!

- Я верю, верю - ты, Гена, не откажешь в ночлеге и велосипед ради товарища не пожале-ешь...- Блестящие глаза в упор.- Даже рубаху последнюю отдашь. Верю! А когда бьют кого-то, разве ты не бросаешься спасать? Ты можешь даже жизнью жертвовать. Но... Но ради чего? Только ради одного, Гена: жизни не пожалеешь, чтоб красивым стать. Да! А вот прокаженного, к приме-ру, ты бы не только не стал лечить, как Альберт Швейцер, но через дорогу не перевел бы - побрезговал. И просто несчастного ты не поддержишь, потому что возня с ним и никто этому аплодировать не будет. От черствости это?.. Нет! Тут серьезнее. Рубаха, велосипед, жизнь на кон - не для кого-то, а для самого себя. Себя чувствуешь смелым, себя - благородным! Ты так себе нравиться любишь, что о других забываешь. Не черствость тут, а похуже - себялюбие! Черствого каждый разглядит, а себялюбца нет, потому что он только о том и старается, чтоб хорошим выглядеть. А как раз в тяжелую минуту себялюбец-то и подведет. Щедрость его не настоящая, благородство наигранное, красота фальшивая, вроде румян и пудры... Ты светлячок, Гена,красиво горишь, а греть не греешь.

Юлечка опустила веки, потушив глаза, замолчала. И лицо ее сразу усталое, безразличное.

- Это ты за то... отказался в Москву с тобой?..- с трудом выдавил Генка.

- Думай так. Мне уже все равно.

Генка затравленно повел подбородком. Перед ним сидели друзья. Других более близких друзей у него не было. И они, близкие, с детства знакомые, оказывается, думают о нем вовсе не хорошо, словно он враг.

Он взял себя в руки, придушенно спросил:

- Ты это раньше... что я светлячок? Или только сейчас в голову пришло?

- Давно поняла.

- Так как же ты... в Москву?..

- За светлячком можно в чащу лезть сломя голову, за себялюбцем в Сибирь ехать, не только в Москву. Тут уж с собой ничего не поделаешь,- не подымая глаз, тихо ответила Юлечка.

Ночь напирала на обрыв. От нее веяло речной сыростью. Перед всеми как раздетый... Светлячок, надо же!

Чтоб только не растягивать мучительную тишину, Генка хрипло попросил:

- Игорь, давай ты.

- Может, кончим все-таки. Врагами же расстанемся.

- Спасаешь, благодетель?

- Что-то мне неохота ковыряться в тебе, старик.

- Режь, не увиливай.

- Н-да-а.

Игорь Проухов... С ним Генка сидел на одной парте, его защищал в ребячьих потасовках. Как часто они лежали на рыбалках у ночных костров, говорили друг другу самое сокровенное. Много спорили, часто не соглашались, бывало, сердились, ругались даже, но никогда дело не доходило до вражды. Игорь не Юлечка Студёнцева. Вот если б Игорь понял, как трудно ему, Генке, сейчас: дураком выглядит, без вины оболган, заклеймен даже - светлячок, надо же... Если б Игорь понял и сказал доброе слово, отбрил Веру, возразил Юльке - а Игорь может, ему нетрудно,- то все сразу бы встало на свои места.