Абрам Терц - Голос из хора

- Когда разлучал Я тебя с Дагестаном,

Я не жалел тебя.

Когда разлучал Я тебя с мюридами,

Я не жалел тебя.

Когда разлучал Я тебя с семьей,

Я не жалел тебя.

Сегодня Я разлучаю тебя с любимым братом твоим Мовсаром,

Сегодня Я жалею тебя.

- Хаджи, о Хаджи! Зачем нас разлучает Господь?

- Мовсар, о Мовсар! Ухожу я к Великому Морю,

Омывающему землю. Живут там народы без веры.

Вере в Бога учить их посылает меня Всевышний Господь.

- Но если к ним, о Хаджи, тебя посылает Господь,

То что Он мне говорит?

- От доносов нечестивцев и книжников

Брат наш Висхан бежал и ныне укрывается в Турции,

С именем Господа на устах ступай к нему, Мовсар.

- "Почему ты вернулся один? Что случилось с Хаджи?"

Станут спрашивать люди. Что я должен ответить?

- Не заставляй их ждать, обещая мое возвращение.

Не заставляй их забыть меня, говоря, что не вернусь.

Полдня пути оставалось Мовсару до назначенной цели,

Когда голос молитвы его первой услышала Седа:

- Висхан, о Висхан! Или ты не слышишь молитвы?

Это же голос живого брата твоего Мовсара!

И вышла навстречу Мовсару и, обнимая, спрашивала:

- Почему ты вернулся один? Что случилось с Хаджи?

- Дай вам Бог терпения!

Дай вам Бог терпения!

Сайд-Сёлам из Мекки, куда дели Хаджи нашего

Всевышний Господь наш,

и славный Пророк наш,

и Ангел Джабраил?

Ла ила илла-л-ла.

Просите вернуть нам.

Ла ила илла-л-ла.

Остались одни мы.

Ла ила илла-л-ла.

Ангелы небесные, куда дели Хаджи нашего

Всевышний Господь наш,

и славный Пророк наш,

и Ангел Джабраил?

Ла ила илла-л-ла.

Просите вернуть нам.

Ла ила илла-л-ла.

Остались одни мы.

Ла ила илла-л-ла.

Это - последнее известие о Киши-Хаджи. Впрочем, существует предание, что он до сих пор еще не умер и еще вернется, потому что ему отпущен возраст в четыре человеческих жизни.

VII

Я хожу по дому, как привидение. Но не то, которое здесь жило когда-то. Но то, какое еще придет.

9 июня 1971.

7 июня. Во сне я пел. Утром на разводе - останьтесь.

- Полчаса на сборы.

Клетка. Меня разглядывают. Четыре чемодана. Тройник. Старший конвоя:

- Куда тебя везут?

- Не знаю.

Везли, оказалось, - на волю.

Самое интересное, что я испытал в эти первые дни и недели моего освобождения, это чувство умершего, явившегося на жизненный пир.

Горбун посмотрел на меня внимательным, немигающим взглядом. Откуда он взялся в пустом вагоне Столыпина? Или у него работа такая? Или просто любопытство к едущему в клетке зверю? У него за лицом, за горбом была вражда и неприступность хорошо одетого, свободного человека. Потом он отошел немного, к недоступному мне окну, и я увидел его руку, державшуюся за раму, с длинными, продолговатыми пальцами, по которой безошибочно вы узнаете горбуна, хотя горб его был уже мне не виден. Рука отражала присутствие горба. Рука, позади которой горб, тоже необычайна.

7 июня 1971.

Зверское, притерпевшееся ко всему добродушие дежурного надзирателя в большой пересыльной тюрьме.

Стеклянная шаткость, прозрачная звукопись стен. Какая воля у Господа все это держать в уме!

На самом дне - грусть. Но чуть она тронута жалостью, любовью наконец, - смех. Рябь смеха на ровном зеркале грусти.

В уборной пересыльной тюрьмы на Потьме, куда водят поочередно мужчин и женщин и где между ними идет оживленная переписка на стенах, стираемая и подновляемая, в глаза мне бросилась надпись:

"Сергей, я люблю тебя. Марина.

г. Таруса".

И вдруг ясно представилось, что это Марина Цветаева проехала здесь недавно этапом. Уж очень имена совпадают: Марина, Сергей и Таруса...

8 июня 1971.

Солдат в своем доме, держащийся за старый мундир. Вот здесь у него, в проношенном кармане, - собственный платок, табачок.

9 июня 1971.

Какой самый драгоценный, самый волнующий запах вас ожидает в доме, куда вы вернетесь через десять, может быть, лет? Вы думаете - запах роз? Нет - тление книг.

Выйдя из тюрьмы, как будто посмертно являешься на этот свет. Не то, что бы второе рожде-ние, потому что ты старый и слабый, но многое утекло, и странно нам созерцать, что время продолжает идти помаленьку, как ни в чем не бывало, равнодушное к нашему отсутствию в нем, и эта невозмутимость действительности, которая крутит свою шарманку, невзирая на все разлуки, потери и возвращения в ее веселый поток, я думаю, пуще всего и возмущает и подавляет вернув-шихся. Ощущение посмертного, вторичного существования вырастает из нашей непричастности к жизни, из отдаленного еще взгляда, которым ее мы окидываем уже вблизи. Перестаешь чувство-вать и тело свое и душу. Остается голая точка зрения, то есть свое пребывание в мире чувствуешь как присутствие призрака. Отсюда неумение и нежелание (тоже достаточно вялое) действовать наравне с этой сутолокой: покупать бутерброды, распивать бутылку пива - все это не главное, не обязательное в то время, когда существует лишь функция присутствия при сем. Виновата не жизнь, виновата наша апатия жить уже после того, как нас однажды похоронили. Возможно поэтому нередко бывает, что вернувшиеся, возвращенные к жизни довольно скоро умирают. Им бы жить и жить (о чем они так мечтали, находясь в нетях, и только поэтому жили), а они охладели, расхотели жить. Просто у них не хватило решимости, жадности - войти. И призрачная точка зрения в них победила.

9 июня 1971.

Главное - не какое-то особое внутреннее "самоощущение", не ум и не воля. Но чувство, я бы сказал, своей руки и ноги. Понять, что ты в теле. Кто ты такой?

- Давай я тебе расскажу, как земля образовалась.

(Егор)

Вещи, если они хотят, чтобы у них была душа, должны быть древними. Здесь исход всем стилизациям. И право на новую вещь. Какая только и смеет быть новой - оттого, что через века и века, доживя, окажется старой вещью.

Какое вдруг обнаруживается соответствие человеку в его пальто на вешалке. В оставшихся от человека ботинках. Вещи, я уверен, перенимают наше лицо.

Модные локоны до плеч у рыщущего в чемодане юнца. Теперь я понял: и жабо, и римские тоги, и, если угодно, египетские парики, прельщающие тысячелетним изяществом, экзотикой, новизной, сладостной новизной старины, всепрощающей, не делающей различия между Брутом и Цезарем, гвельфами и гибеллинами, такими, милыми вместе, без разницы кого убивают, - лишь форма, ничтожная форма, и дело совершенно в другом...

8 июня 1971.

Еще получается так, что ты голый перед людьми, и эта нагота стоит у тебя комком в горле.

Все-таки это где-то уже на краю мира - где нищему милостыню подают с оглядкой.

У живых должок перед мертвыми. У попавших в рай - муки и корчи за тех, кто не так уже и страдает в аду.

- Я за вас, А.Д., две свечки поставил - по шестьдесят копеек.

Странное чувство заброшенности этих огней и машин, этих реклам, рестораций, магазинов, костюмов. Провинция, периферия. Центр исчез (куда подевался центр?). Только растущая жалость к этой провинциальной потерянности. Бедные дети, бедные милые дети! Невеселые забавы у вас. Бедность дворцов и театров. И глядя на эту шубу из норки, над которой так трясется хозяйка, - но первобытные шкуры, мадам, были богаче, громаднее, уверяю вас, и все же бесследно растаяли. Сгнили те шкуры, кареты. Куда вы с автомобилем? Смешно.