Абрам Терц - Любимов

Я стоял перед ним вверх ногами, развесив уши, и кряхтел от удовольствия. Стоять так и слушать его речи было наслаждением. Он казался мне высоким-высоким, запрокинутым куда-то назад, в правый верхний угол, и лишь одно я не совсем понимал: зачем он безумно рискует, балансируя на двух ногах, если гораздо проще и приятнее ходить на руках, которые лучше чувствуют точку опоры? Но, наверное, так надо, думал я, наверное, он жертвует своей жизнью ради нас, простых людей, и ему поневоле приходится держать голову на высоте, чтобы смотреть вперед и озирать горизонт... Но, видно, во мне оставалось какое-то сомнение, или его внушающий аппарат был еще не вполне разработан, потому что я оторвал одну руку от пола и, по старой привычке погрозив ему пальцем, сказал:

- Только ты, Леня, со своей магнетической книжкой не впади в идеализм!

- Что вы, Савелий Кузьмич! - воскликнул он с живостью.- Да я еще раньше, до всякой книжки, пришел к этим выводам, имеющим строгое научное подкрепление. Теперь мне надо только подкрепить этот магнит таким карманным волновиком-усилителем, который бы посылал мою волю и мысли на далекие расстояния...

И Леня начал толковать о взаимодействии энергий, о том, что в нашей природе существует ритмическое колебание всех частиц - начиная от вращения Земного Шара и кончая вращением мозговых полушарий. Об этом писали Дарвин, Жюль Верн и граф Калиостро. Оставалось лишь разыскать математический знаменатель этим ритмам и, собрав всю волю в пучок, излучать ее со знанием дела по одной волне. Я уже не помню технической стороны вопроса, но помню, что примеры, приводимые Леней, звучали весьма убедительно.

Наконец он упрятал книгу в облезлый чемоданчик и сказал:

- Теперь, Савелий Кузьмич, примите свое вертикальное положение и подберите свои вещи, вылетевшие из кармана.

Я встал на обе ноги, слегка оглушенный, растерянный, но даже не поскользнувшись, и подобрал поспешно ключи, медяки, спички.

- А теперь, старик, забудь все, что ты видел и слышал, чтобы не разболтать преждевременно тайну открытия!..

...И я забыл. И про книгу его забыл, и про то, что на руках по полу бегал, тоже забыл. Это уже потом, спустя два месяца, начали у меня восстанавливаться кое-какие штрихи и краски из той картины, которую я тут нарисовал. Да и то, может быть, еще не все во мне восстановилось: как сейчас узнаешь, проверишь? А тогда, в первый момент, мне показалось, что я только-только приплелся в читальню после обеденного перерыва, а Леня уже сидит на своем стуле. Правда, я удивился, почему у меня руки грязные, липкие и болят, а в животе ощущаются слабость и тошнота. Пиджак тоже сидел на мне как-то косо. Но в мозгу был полный порядок, и я подумал, помнится, что вот и старость подходит, помирать пора.

Подпыхтел к Лене и вижу, что он тоже сидит какой-то квелый, зеленый и пот со лба носовым платочком утирает. Видать, заучился совсем.

- Что ты, Леня, читаешь? - говорю.

- Да вот,- говорит Леггя,- читаю "Диалектику природы" Фридриха Энгельса.

- Ну и что же,- говорю,- Фридрих Энгельс говорит в своей "Диалектике"?

- Он,- говорит Леггя, тыча в Энгельса,- говорит, что все в жизни течет, все изменяется, а сознание, говорит, есть высший продукт материи.

- Это он правильно говорит,- говорю я Лене.- Это он хорошо говорит. Ты, Леня, запомни это или запиши на бумажку, что сознание есть высший продукт...

И бряк - в обморок... Очнулся, смотрю - все тот же Леня с испуганным лицом на меня изо рта прыскает. Заботлив он к людям был, наш Леня Тихомиров, уж так заботлив... 1 Он понимал... 2

1 Не вижу тут никакой заботы.

2 Ничего он не понимал.

Тьфу ты пропасть, опять этот голос из подземелья!.." 1 Может, и с потолка, откуда мне знать, где вы тут скрываетесь, и вот уже второй раз... Эй, не слышу! Громче, громче! Как вы сказали?..

- Я говорю - мы с вами знакомы, Савелий Кузьмич.

- Зна-ко-мы? Но я никого не вижу, лишь рука по бумаге выписывает какие-то каракули...

- А помните, мы беседовали на раскопках в монастыре? Помните встречу с профессором?..

- Так вы тот самый профессор?

- Да.

- Ой! профессор! здравствуйте! как поживаете? А я вас не узнал... ведь столько лет... Постойте, вы уже тогда, в 26-м году, стариком были... Ведь вы, извините, по времени уже помереть должны... Как же так?!.

- Всякое бывает, сударь...

- Господи, спаси и помилуй! Владычица!... А перо-то окаянное так и строчит, так и строчит - пальцы не расцепишь... Извините, профессор, вы, случайно, не хвостатым ли будете?..

- Ну зачем же?

- Мало ли зачем... на всякий случай... И не с рогами?..

- Нет-нет, смею уверить - вы заблуждаетесь.

- Как же вас величать-то прикажете?

- Зовите меня по-прежнему - профессором. Не стоит запутывать рукопись посторонними именами, событиями. И так мы с вами уже несколько отвлеклись2.

1 А может быть - с потолка?

2 При этих словах я почувствовал, как перо будто дернулось в моей руке, но я его удержал и продолжал гнуть свою линию.

- Тогда знаете что, профессор, покажитесь мне на минуточку в натуральную величину. Чтоб я не сомневался, что это - вы, чтоб я вас опознал, увидал... Надо же повидаться...

- Нет, это излишне.

- А вы меня видите?

- Зачем мне вас видеть, когда я вами пишу?

- Вы мною пишете?! А что же я делаю?

- Ах, Савелий Кузьмич, какой вы, право, несносный... Ну хорошо, хорошо, мы с вами пишем совместно, слоями.

- Слоями!

- Да, слоями. Фокусы русской истории требуют гибкости, многослойного письма. Помните - на раскопках, в монастыре, один исторический пласт обнажается за другим: подметки от 18-го века, битые горшки от 16-го? Так и тут. Нельзя же все копать на одном уровне... Вот вы сами то и дело прибегаете к сноскам, к отступлениям, роете норы, погреба для сохранения фактов. Я вам помогу и часть описаний охотно возьму на себя. То есть писать-то, конечно, будете вы, но мысли через вас потекут совсем из другого бассейна. Не спорьте, мне уже приходилось поправлять и направлять вашу руку, иначе бы вы сбились и заехали Бог знает куда. Ну как вы, например, представили этого Тихомирова? Мудрецом каким-то, волшебником, в то время как ему выпала роль исполнителя, пускай талантливого, я согласен, но всего лишь исполнителя. Ведь не своею же властью он захватил город!

- Чьей же еще?

- Моей.

- Это вы бросьте! Так я вам и поверил! Может, вас-то и нет совсем. Может, у меня от всех переживаний раздвоение в голове началось, и я тут не с вами, не с профессором, а с самим собою разговариваю. Где уж вам над Леней, над русским Геркулесом, командовать!..

- Почему же непременно - командовать? Не лучше ли - одалживать? Нас всех наделяет силами кто-то постарше нас. Вот вы же сейчас пишете при моем участии, во многом индивиду-ально, однако, с моею помощью.

- Не нуждаюсь я в вашей помощи! Я и без вас могу! Стисну перо покрепче и начну-ну-ну сам сын сон, сам-сон, Самсон Самсонович, отпустите, пусть, капуста японская, геркулябия, кулебяка, сколько стоит, без пяти двенадцать сказала королева и самолет с жутким ревом вынырнул из-за леса, из-за леса леса темного, калинка-малинка моя, в саду ягода-малинка моя...