Елена Ткач - Самодурка

В дверь постучали.

- Открыто.

Возник обрюзгший в сером костюме. В руках у него была общепитовская тарелка, на ней - кусок мяса.

- Это вашему коту. Предновогодний подарок!

- Ой, спасибо!

Надя была просто потрясена. От избытка чувств она хотела даже процитировать Достоевского, выпалив восторженно: "Широк человек! Я бы сузил..." Но пронырливый вид благодетеля умерил её порыв - ещё чего доброго обидится. Шутки не поймет.

- Ну вот, питайтесь на здоровье, - нежданный даритель ещё раз окинул взглядом кота, хмыкнул и плотно прикрыл дверь.

И снова качанье, стучанье. И снова движенье...

Немного поев, Надя вновь прилегла, потянулась и отвернулась к стенке, обняв подушку.

"Неужели все-таки никогда мне не стать собой? - неожиданно пронеслось в голове. Она поджала ноги, свернулась в комочек. - Погоди-ка, что значит "стать собой", откуда вдруг это? Налетело как вихрь какой-то...Разве я - не я? А какая я? Я или ты? И как с тобой разговаривать? Разве ты не все про себя знаешь?"

Она попыталась как-то бочком-бочком отстраниться от своего "я" и поглядеть, что увидит. И состояние этой внезапной раздвоенности, настырность второго "я", приставшего к ней с расспросами как с ножом к горлу, смутили её несказанно.

"Вот то-то и оно - видно, не все ты знаешь, раз сомненье возникло. Ну, давай по порядку: чего ты хочешь?"

- Всего! - явился ответ.

- А ты всегда делаешь, что хочешь?

- Почти всегда. Стараюсь, по крайней мере.

- И это хорошо?

Ответа не последовало.

Надя заворочалась, привстала, задернула занавески. Время тянулось к сумеркам. День медлил, прежде чем раствориться во мгле, Надя маялась на границе яви и сна - уже почти засыпала, но что-то опять тревожило. Мысли скакали, путались.

"Как там в театре? Все уже съели друг друга или ещё кто-то в живых остался? "Стариков", великих-то наших - всех скопом долой, на пенсию! Чтоб не маячили перед глазами живым укором и не мешали превращать театр в пустошь... Никого почти не осталось, а без них будто вымерло все, ветер воет. Жутко стало на работу ходить - словно в темную воронку засасывает. И силы тянет - хм! - силы как жилы. Хватит думать - все думает, думает, всю себя иссушила раздумьями этими."

- Эк я стала сама с собой разговаривать! - это вслух. С горечью.

А что поделаешь, если не с кем. Володьке это не надо, да он этого и не поймет. Да-а-а, хоть и не ввязываюсь во все эти дрязги в театре, только в стороне от грызни всю жизнь не простоишь. Втянут! Может, потому мне и танцевать не дают? Двоечки - троечки, Жуанита - Пиккилия. Ну что, встать на чью-то сторону? Плюнуть и быть как все? Не хочу.

Надя натянула одеяло до самого носа. Загнутые ресницы чуть подрагивали. Было тихо. Только бормотал мерный перестук колес.

Ой, хорошо-о-о... Так бы все ехала и ехала. Без остановок. Как там Володька? Бьется на ниве бизнеса. Разбогатеть хочет. Я, говорит, через год миллионером буду, вот увидишь. Не деревянным, конечно, - зеленым! Ах он, мой зелененький... Дурачок. Какой там миллионер - через пень-колоду перебиваемся - одни долги. Ай, ладно! Глупости все это...

Ей было тепло и сладко. Ларион мурлыкал, свернувшись в ногах. Надя привязала его к ручке двери специальной шлейкой, чтоб больше не бедокурил. Она неудержимо проваливалась в сон.

"Какая мне фраза странная попалась в журнале... Да, странная. И, кажется, очень точная."

Она вспомнила как, стоя за кулисами в ожидании своего выхода, увидела на пульте помрежа толстый раскрытый журнал. Разворот был сплошь покрыт полосками строк - ни картинок, ни диалогов... Надя машинально заглянула в текст, и глаза её сразу выхватили из череды темных строк фразу, которая с ходу её зацепила: "Удовольствие - сон души."* Она было хотела перевернуть страницу, чтоб узнать имя автора статьи, но не успела - был её выход. А после журнал исчез. Кто-то забрал, наверное. И с того самого вечера фраза эта поселилась в её сознании и порой вспыхивала в нем как фонарик.

- Удовольствие... - она сонно зашептала, едва шевеля горячими губами. А что для меня удовольствие? А?! Ну конечно! Танцевать "Шопениану". В её призрачной безупречности как будто бы лес цветет... Лес! Ой, как это хорошо...

Но губы хотели молчать, и она додумала эту мысль уже не вслух - про себя.

"Конечно, классика - совсем другое сознание. Наше совсем больное, а там... Отголоски какой-то иной гармонии и ясности. Строгой, спокойной... да. Может быть, танец поможет мне? Что ж такое во мне так ноет, тревожит? Пока не очень-то понимаю. Но оно манит... так манит... да! Как в сказке: "Пойди туда - не знаю, куда..."

И она заснула.

И приснившийся сон был странен. Неясен. Пребывая в ином бытии - в пространстве сна - она вся горела и хотела кричать - ей было страшно. Она хотела заставить себя проснуться, выйти из сонного колдовского пространства, но не могла. Что-то останавливало и влекло досмотреть, вернее дожить сон до конца...

Перед нею был глубокий провал и лестница. Ведущая вниз. У неё были круглые отполированные металлические перила. А у Нади в руках - матерчатая сумка с двумя ручками, и в этой сумке лежал младенец - девочка, запеленутая туго-натуго. Ее крохотная головка была стянута плотным белоснежным полотном. Как мумия! Но она была живая. А личико - таких лиц у младенцев не бывает - как будто сама воплощенная одухотворенность, и во взгляде - сиянье Небес. Будто это они, несказанные, глядели на Надю глазами этой девочки. Надя знала - ей нужно спуститься вниз. Одной рукой держась за перила, а в другой неся сумку с младенцем, она стала осторожно спускаться. И вдруг сумка выскальзывает из рук. Падает! Там, внизу - какие-то девушки в белом, они поднимают ребенка и протягивают Наде. В ужасе, в панике она старается поскорее спуститься. Все в ней как будто переворачивается, точно вдруг ожило в душе что-то важное, спавшее в ней всю жизнь... А снизу на неё глядит любящее - Надя запомнила - удивительно любящее лицо этой девочки! И вот расстояние между ними все меньше... меньше... Надя только успела подумать: "У неё головка плотно обернута - значит все хорошо, она не разбилась и будет жива!" И глядит, глядит на неё страдальчески-одухотворенное это лицо, как бы взрослое и младенческое одновременно... лицо, которое словно сама Любовь... Тут все смешалось.

- Господи, что же это? - всхлипнула Надя, проснувшись. Одним махом откинула со лба спутавшиеся волосы и сжала виски.

- О-о-о-ххх...

Глубоко вздохнула и помотала головой, пытаясь сбросить остатки сна.

Огляделась.

Шлейка Лариона была аккуратно обрезана.

Кот исчез.

2

... И качается, и мается, и рвется вперед вагон, обреченный двигаться по заданному пути - две стальные путеводные нити, ведущие в неизвестность, притягивают и держат, не дают оторваться в иной простор - шальной, вольный, и промчаться над заснеженным полем, и пересечь кособокий наст тихого сельского проселка, и взлететь, и провалиться в упругую хвойную зелень... и притаиться там. Отдышаться, затихнуть в тайной детской радости недозволенного побега.