Виктория Токарева - Рассказы и повести

Когда находишь виноватого, становится легче. Мне тоже стало легче, зато Ив Монтан чувствовал себя затруднительно. Когда приходят гости, их надо развлекать беседой и поить кофе. Кофе у него не было, подходящей темы тоже не было. На улице ему было как-то освобожденное.

- Садитесь, - подсказала я.

Ив Монтан послушно сел возле меня на покрывало.

- Как вас зовут? - торопливо поинтересовалась я. Это было самое подходящее время для знакомства.

- Иван. - Он протянул руку ладонью вверх. Такой доверительный жест предлагают собаке - чтобы не укусила. Я недоверчиво, как незнакомая собака, заглянула в развернутую ладонь. Линия жизни была у него длинная долго будет жить. А линия ума - короткая. Дурак. Возле большого пальца эти линии сходились в букву "М" - линия ума совпадала с линией жизни. Не такой уж, значит, дурак, кое-что понимает. Бугров под пальцами не было. Бугры - признак таланта. Иван Монтан имел ладонь плоскую, как пятка. От таланта был освобожден совершенно.

- Иван, - повторила я, - сокращенно Ив...

Мне следовало назвать свое имя и протянуть свою ладонь. На моей ладони читались признаки и ума и таланта, но линии ума и жизни не соединялись в букву "М", а шли каждая сама по себе. Это означало, что вообще-то я умная, но своим умом не пользуюсь, живу, как идиотка. Сегодня это особенно проявлялось.

- А почему блондинка не пошла с вами в театр? - спросила я. Меня мучила эта тайна.

Ив Монтан не ответил. Он убрал свою ладонь, сунул ее в карман. Мы сидели на одной постели такие отчужденные, будто были мужем и женой и прожили вместе двадцать лет.

Он встал, подошел к письменному столу и, присев на корточки, выдвинул нижний ящик. Я ожидала, что Иван Монтан достанет шахматы или книгу с картинками, но он достал маленькую бутылку ликера с изящной этикеткой. Когда он выдвигал, а потом задвигал ящик, там что-то тарахтело. От живого созерцания я перешла к абстрактному мышлению и догадалась, что тарахтят бутылки.

- Вы алкоголик? - поинтересовалась я.

- Нет. Пьяница.

- А какая разница?

Ив Монтан посмотрел на меня, и я поняла, что выступила как дилетант.

- Пьяница хочет - пьет, а не хочет - не пьет, - объяснил он. - А алкоголик хочет - пьет и не хочет - тоже пьет.

- Понятно. А зачем вы пьяница? Вам трезвому скучно?

- Просто я устаю к концу дня и снимаю напряжение. Черчилль, например, выпивал в день бутылку армянского коньяка.

Ив Монтан разлил ликер - мне в стакан, а себе в крышку от графина. В номере запахло кофе, потому что ликер был кофейный.

- А почему Черчилль пил коньяк, а не ликер? - удивилась я.

- Ему было чем закусывать, - неопределенно объяснил Ив Монтан. Он сел возле меня и стал на меня смотреть.

- Сколько тебе лет?

- Восемнадцать.

Он поднял свою бесталанную ладонь и погладил меня по волосам.

- Блестят, - проговорил он. - Почему они у тебя блестят?

- Чистые... - сказала я и замолчала.

Ив Монтан был не прав. Ликер не снимал напряжения. Наоборот. У меня возникло такое ощущение, будто я несусь в скоростном лифте, когда в печенках что-то обрывается и ухает вниз, а голова становится легкой и вотвот отлетит. Вот-вот я потеряю свою голову с чистыми волосами.

Есть такая болезнь - клаустрофобия. Это боязнь замкнутых пространств. Такие люди, например, не могут ездить в лифте. Я ничего не знаю больше об этой болезни, но вдруг остро почувствовала симптомы клаустрофобии.

Мне жутко стало от замкнутого пространства, в котором совершенно не оставалось больше воздуха - нечем было дышать до того, что даже говорить невозможно.

Я вскочила с постели, отбежала к окну. Ив Монтан смотрел на меня очень внимательно - может быть, решил, что я собралась выброситься с седьмого этажа.

- У тебя что-нибудь было? - спросил он.

- Было.

- Если не хочешь, можешь не рассказывать.

- Мы вместе учились, - начала я. Мне лучше было рассказывать. Лучше произносить текст, чем молчать.

А потом мы вместе копали картошку в колхозе. Нас послали туда всем классом, но работать не хотелось. А он копал с утра до вечера. Он говорил, что это для него принципиально. Раз приехали работать - надо работать, а не прятаться по углам.

- Ну, а потом...

- А потом я тоже стала копать вместе с ним.

- И все?

- Все.

- Значит, ничего не было?

- Почему же? Производственная любовь.

- А чем она кончилась?

- Мы вернулись в Москву, он себе блондинку нашел.

- Обидно?

- Ну вот, обидно... Гордиться должна. Если любишь человека, надо жить его интересами.

Ив Монтан выпил полкрышки, подвинулся поближе к стене, чтобы сидеть удобно было.

Клаустрофобия моя кончилась, замкнутое пространство разомкнулось как-то само собой.

- А я не помню, какой я был в 18 лет, - сказал Ив Монтан. Он как-то незаметно перестроился из красивого урода в красивого красавца, нравился мне больше, чем в театре, и больше, чем Петров в колхозе. Удивительно, что блондинка не пошла с ним в театр.

- Хотите, я тоже стану блондинкой? - предложила я.

- Два часа - и блондинка.

- Не хочу, - сказал Ив Монтан. - Зачем тебе быть как все?

В номере было тепло и отгороженно от внешнего мира. Мы сидели вместе - красивый красавец и индивидуальная брюнетка - не такая, как все.

Мне хотелось, чтобы так продолжалось долго, но Ив, Монтан посмотрел на часы.

- Пошли! - скомандовал он.

- А можно еще посидеть?

- А что мы будем делать?

- Общаться... духовно, - уточнила я.

- Для духовного общения надо ходить в Третьяковскую галерею, а не в номер к одинокому мужчине.

- Тогда пойдемте в Третьяковскую галерею, - предложила я. Мне не хотелось домой. - Посмотрим на Христа. Подумаем о себе, о других...

Мы отправились смотреть Христа, но не в Третьяковскую галерею, а в церковь. Так было ближе.

Во дворе за оградой стояла белая "Волга", принадлежавшая, видимо, попу.

В церкви было много старух, а обладатель белой "Волги" стоял в ризе и пел баритоном.

Когда мы ступили в церковь, старухи упали на колени - не перед нами, а потому что так надо было по ходу службы. Все упали на колени, кроме нас и попа. Мы посмотрели друг на друга с доброжелательным любопытством.

На меня было надето короткое платье, покроем и размером похожее на мужскую майку. Из-за майки с боков и снизу текли мои нескончаемые голые руки и такие же нескончаемые голые ноги. Поп посмотрел на все это, допел свою фразу, энергично замахал кадилом - энергичнее, чем раньше, а хор подхватил высокими голосами: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй мя..."

Когда я слушала церковное песнопение, со дна моей души поднималось что-то светлое, неконкретное, я чувствовала в себе пристальную связь с прошлым, и у меня слезы подступали к глазам.

Ив Монтан стоял возле моего плеча, торжественный и просветленный. Высоко кричал хор, крестились старухи. Мне казалось, будто мы венчаемся.