Виктория Токарева - Рассказы и повести

- Что ты ревешь? - спросила Лариса, подходя. - Ну, что ты ревешь?

Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.

Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови - абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом...

- Давай мириться, - предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.

- Ну, все, - сказала Лариса, целуя мокрое личико.

- Все?

Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.

Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.

"Вся в Прохоровых, - подумала Лариса. - Прохоровская порода".

Из кабинета вышла сестра-хозяйка.

- Простите... - начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: "Ходят тут... еще пропадет что-нибудь..."

- А куда мне обратиться? - спросила Лариса, глядя в недоступную спину.

- Обратитесь к своему лечащему врачу, - ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.

Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.

Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: "дыши", "не дыши". Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.

- Ну что? - спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.

- То же самое, - ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. - А что может быть другого?

Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.

- А если не делать операцию? - тихо спросила женщина.

- Но ведь мы уже говорили об этом, - мягко напомнил Виктор Петрович. - Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.

Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.

- Вам что? - Виктор Петрович посмотрел на Ларису.

- Ничего...

Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.

Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестрахозяйка стояла перед ней, облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки.

- Значит, пятьдесят две петли. Запомнила? - спросила гардеробщица.

- Пятьдесят два раза считать? - спросила сестрахозяйка.

Теперь ее не поняла гардеробщица, и обе некоторое время напряженно смотрели друг на друга.

- Пятьдесят две лицевых и пятьдесят две изнаночных или всего пятьдесят две? - выясняла сестра-хозяйка и в это время увидела Ларису с детьми. - О! Тащатся... Фудзиямы...

Почему "фудзиямы", Лариса не поняла. Может быть, от их темных волос и темных глаз отдаленно веяло Востоком.

- Я кушать хочу, - напомнила Даша.

- И я, - поддержала Маша.

- Я вас очень прошу: дайте нам пальто. Пожалуйста. Я больше не могу... - тихо пожаловалась Лариса.

- Никто вас и не держит, - удивилась сестра-хозяйка. - Давайте номерок и идите домой.

Она обладала властью над Ларисой и, должно быть, испытывала некоторое тщеславие и не хотела с этим расставаться.

- Вы же знаете, что номера нет. Нам что теперь, раздетыми идти?

- А как мы найдем ваши пальто? - поинтересовалась сестра-хозяйка.

- Я сама найду.

- Ты-то найдешь... - неопределенно сказала гардеробщица, намекая на то, что Лариса может прихватить с вешалки чужие вещи, охраняемые непотерянными номерками.

- Вы мне не верите?

- А почему мы должны кому-то верить, а кому-то не верить? - спросила сестра-хозяйка, и это было резонно.

До тех пор, пока в обществе существуют воры, - существуют номерки и гардеробщики. Воры, по всей вероятности, необходимы в общем вареве жизни - для того, чтобы люди умели отличить Добро от Зла, ценить одно и противостоять другому. Воры существовали еще при рабовладельческом обществе и ничем не отличались от обычных людей - до тех пор, пока что-нибудь не крали.

- Но что же делать? - растерялась Лариса. - Не ночевать же тут...

- Зачем ночевать? Ночевать не надо. - Сестра-хозяйка забрала у гардеробщицы клубок и спицы. - Всего пятьдесят две или всего сто четыре? вернулась она к прежней теме.

- Почему сто четыре? Пятьдесят две. Вяжи вот такой кусок, - гардеробщица развела пальцы - большой и указательный на всю ширину. - А потом, как петли скидывать, я тебе закончу. Тут главное: макушка.

Сестра-хозяйка воткнула спицы в клубок.

- Которые пальто останутся, отдашь без номерка, - распорядилась она и пошла.

- Как останутся? - не поняла Лариса.

- Будем закрывать, все пальто разберут, а ваши небось останутся.

- А когда закрывать?

- В восемь часов.

- Значит, я до восьми должна стоять и ждать?

В этот момент сестра-хозяйка проходила мимо Ларисы. Лариса испугалась, что она сейчас уйдет и ничего нельзя будет изменить. Гардеробщица, как более низкий чин, не посмеет ослушаться и отменить распоряжение.

- Подождите! - Лариса схватила сестру-хозяйку за рукав.

Сестра-хозяйка вздрогнула и выдернула руку. Тогда Лариса схватила сильнее, чтобы удержать во что бы то ни стало, несмотря ни на что. Хотя бы ценой собственной жизни.

А далее произошло то, что бывает во время опытов по физике в физическом кабинете, когда между двумя сближенными шарами сверкает разряд.

Грянул гром, сверкнула молния, и Лариса вдруг почувствовала, что летит в угол к аптечному ларьку, скользя по паркету на напряженных ногах. Далее она запомнила себя сверху мягкого тела сестры-хозяйки, а потом оказалась внизу, ощущая лопатками жесткий линолеум, в глазах все было белым от халата. Монеты, желтые и серебряные, со звоном раскатились по всему гардеробу.

Аптекарша выглянула из ларька и сказала:

- Надо милиционера позвать. Пусть ей пятнадцать суток дадут.

Маша и Даша дружно заревели, широко разинув рты, и так зашлись, что даже посинели. Гардеробщица испугалась, что дети не продохнут и погибнут от кислородной недостаточности. Она метнулась к темным гроздьям пальто и, вернувшись, бросила на барьер две белых болгарских шубки и перекрашенную дубленку Ларисы.