Виктория Токарева - Рассказы и повести

- Одну минуточку...

Продавщица походила между коробками и привела с собой очкарика с висячими усами.

Дубленка протянула продавщице деньги, и они ушли.

- Нам вот того толстого дядечку, - попросили американские джинсы.

- Я не пойду. - Из коробки поднялся толстый дядечка в сатиновых шароварах. - У меня пятьдесят шестой размер, а они - сорок четвертый.

- Действительно, - согласилась продавщица. - Он вам велик...

- Но мы же стояли, - возмутились джинсы. - Что же получается: мы зря стояли?

Следом за джинсами маялся нейлоновый парик. А за ним переминались с ноги на ногу зимние австрийские платформы.

- Меня! - шептала платформам хорошенькая блондинка.

- Меня! - поправляла усатая брюнетка и подскакивала в своей коробочке.

"А кто выберет меня, - думал я, рассматривая вещи. - Нужен ли я кому?"

И вдруг я увидел в очереди свое ратиновое пальто. За те семнадцать лет, что я его носил, оно приняло формы моего тела: так же ссутулены плечи, так же оттянуты локти. Как оно постарело! В нескольких местах ратин протерся до прозрачности марли. Изнутри на подкладке были дыры величиной с обеденную тарелку.

Я посмотрел на свое пальто и понял: если я его не возьму, с ним никто не пойдет. Так и будет стоять здесь, сунув потертые рукава в потертые карманы.

На антенну села перелетная птичка. Сначала она выбросила вперед ножки, как шасси, а уж потом, почувствовав устойчивость, опустила крылышки.

- Отдыхаешь? - спросила птичка.

- А твое какое дело?

- А я в Африку лечу, - не обиделась птичка. - Хочешь, полетим вместе.

- А чего я там забыл?

- Как хочешь... - снова не обиделась птичка.

Она вздыбила крылышки, затрепетала ими, оторвала себя от антенны и полетела легко и витиевато, будто писала в воздухе свой автограф.

Я огляделся по сторонам. На крыше было не прибрано. Валялись кирпичи, битые стекла, какая-то строительная ветошь. Должно быть, строители, положив последнюю плиту, забыли или не захотели за собой подмести.

Я взял кирпич потяжелее, сунул его за пояс для увеличения веса. Потом снял с антенны зонтик и раскрыл его над собой.

Зонтик плавно смахнул меня с крыши и понес по наклонной к магазину.

Я нашел пустую просторную коробку и сел в нее. Стал ждать свое пальто. На коробке была нарисована синяя рюмочка и написано: "Осторожно. Верх. Не кантовать".

ТАЙНА ЗЕМЛИ

Елена Андреевна Журавлева, а за глаза "Косая Алена", проснулась утром оттого, что ей все надоело.

Проснувшись, она полежала некоторое время с открытыми глазами, укрепляясь в своем ощущении. Укрепившись окончательно, решила, что есть смысл оформить ощущения в слова, а слова высказать вслух. По телефону.

Николаев позвонит в девять. Она снимет трубку и скажет: "Знаешь что? Я устала. Мне все надоело. Я больше ничего не хочу".

Обычно он звонит ровно в девять. Это его время. Он звонит и говорит:

- Привет.

Она отвечает:

- Привет.

Он говорит:

- Ну пока.

Она отвечает:

- Пока.

И весь разговор. Всего четыре слова. По два с каждой стороны. "Привет" и "пока".

Но это не так мало, как кажется на первый взгляд. На самом деле этот разговор гораздо длиннее, чем четыре слова. На самом деле он таков:

- Я есть у тебя. Привет.

- И я есть у тебя.

- Но у меня дела. Я пойду к делам. Пока.

- Я уважаю твои дела. Для настоящего мужчины дело важнее женщины. Но после всех дел ты придешь ко мне. Я подожду. Пока.

Вот что значат всего четыре слова - по два с каждой стороны.

Сегодня все будет иначе.

Сегодня он скажет: "Привет".

Она ответит: "Я устала. Мне все надоело. Я больше ничего не хочу".

Он удивится: "Но почему?" Она скажет: "К чему вопросы..."

Круглый будильник допотопной конструкции показывал девять часов ноль три минуты. Потом девять часов ноль четыре минуты.

Через сорок шесть минут он показывал ровно десять.

Николаев не звонил. Это было против всех правил и привычек. Это было так же, как если бы солнце встало на час позже или не взошло вообще.

Алена глядела то на будильник, то на телефон и испытывала какое-то общее недоумение. Она боялась, что недоумение размоет ее планы и, вместо того, чтобы сказать заготовленную фразу, она заорет в трубку: "Ты чего не звонишь? Я стою, жду, как идиотка..."

Хорошо было бы пойти на кухню, вскипятить чайник, но Алена боялась, что шум падающей воды сожрет остальные звуки, и в том числе телефонный звонок.

Алена стояла над телефоном. Потом ей надоело стоять, и она села в кресло.

Время остановилось вокруг Алены. А может быть, это остановилась сама Алена, а время продолжало медленно обтекать ее босые ноги и нежное лицо.

Алена была похожа на американскую актрису Одри Хепберн. Если бы Одри косила на правый глаз, то была бы просто копией Елены Андреевны Журавлевой, учительницы пения в начальных классах.

Пение - предмет не обязательный, и на этом уроке дети, как правило, самоутверждаются в глазах родного коллектива и в собственных глазах. Сознательные ученики, в лице старосты и звеньевых, пытаются навести порядок, и очень часто это начинание перерастает в гражданскую войну: сознательные бьют хулиганов и наоборот.

В этих случаях Алена норовит спрятаться за пианино, потому что не знает, к какой стороне примкнуть, и боится быть избитой обеими сторонами.

Алена смотрела на телефон, но видела памятью свой урок в 4-м "А".

Круглоглазый и круглоголовый Афанасьев прокукарекал два раза. Просто так, чтобы сообщить общий легкомысленный тон начавшемуся уроку. Староста Звонарева - толстая, рано оформившаяся Звонарева - взяла свой портфель и стукнула Афанасьева по круглому лицу. Афанасьев ударился затылком о радиатор парового отопления, и у него, как в мультфильме, прямо у всех на глазах, взросла высокая шишка. Это было со стороны Звонаревой явным превышением власти. В недрах класса, как в вулкане перед извержением, заурчал гул.

Алена в первую секунду оцепенела от ужаса, а уже во вторую секунду громко и с патетикой закричала:

- История знает две тайны смерти: смерть царевича Дмитрия и смерть композитора Моцарта!

И первая и вторая смерти давно перестали быть тайной. А может, никогда и не были таковой. Известно, что царевич был убит людьми Годунова, а Моцарт умер своей смертью от туберкулеза. Но Алене необходимо было переключить внимание детей со Звонаревой на коварство Годунова, на чье угодно коварство. И если для этого понадобилось выдумать еще одну тайну, Алена выдумала бы ее сама и, не задумываясь, выдала за подлинное историческое событие.

Класс забыл про Звонареву, Звонарева забыла про Афанасьева, а Афанасьев забыл про свою шишку. Все разинули рты и слушали про завистливого Сальери, беспечного солнечного Моцарта.

На Моцарта и Сальери ушло двадцать минут. Оставалось еще двадцать. Надо было разучивать новую песню.