Лев Толстой - Севастополь в мае (Севастопольские рассказы - 3)

- А я его не узнал было, старика-то,- говорит солдат на уборке тел, за плечи поднимая перебитый в груди труп с огромной раздувшейся головой, почернелым глянцевитым лицом и вывернутыми зрачками,- под спину берись, Морозка, а то как бы не перервался. Ишь, дух скверный!

"Ишь, дух скверный!"-вот все, что осталось между людьми от этого человека......

16

На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине кучками лежат без сапог, в серых и в синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный, тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.

Послушайте, что говорят между собой эти люди. Вот в кружке собравшихся около него русских и французов молоденький офицер, хотя плохо, но достаточно хорошо, чтоб его понимали, говорящий по-французски, рассматривает гвардейскую сумку.

- Э сеси пуркуа се уазо иси? - говорит он.

- Parce que c'est une giberne d'un regiment de la garde, monsieur, qui porte l'aigle imperial.

- Э ву де ла гард?

- Pardon, monsieur, du sixieme de ligne.

- Э сеси у аште? [- Почему эта птица здесь?

- Потому что это сумка гвардейского полка; у него императорский орел.

- А вы из гвардии?

- Нет, извините, сударь, из шестого линейного.

- А это где купили? (франц.)] - спрашивает офицер, указывая

на деревянную желтую сигарочницу, в которой француз курит папиросу.

- A Balaclave, monsieur! C'est tout simple - en bois de palme [В Балаклаве. Это пустяк-из пальмового дерева (франц.).].

- Жоли! - говорит офицер, руководимый в разговоре не столько собственным произволом, сколько словами, которые он знает.

- Si vous voulez bien garder cela comme souvenir de cette rencontre, vous m'obligerez [Вы меня обяжете, если оставите себе эту вещь на память

о нашей встрече (франц.).]. - И учтивый француз выдувает папироску и подает офицеру сигарочницу с маленьким поклоном. Офицер дает ему свою, и все присутствующие в группе, как французы, так и русские, кажутся очень довольными и улыбаются.

Вот пехотный бойкий солдат, в розовой рубашке и шинели внакидку, в сопровождении других солдат, которые, руки за спину, с веселыми, любопытными лицами, стоят за ним, подошел к французу и попросил у него огня закурить трубку. Француз разжигает, расковыривает трубку и высыпает огня русскому.

- Табак бун,- говорит солдат в розовой рубашке, и зрители улыбаются.

- Oui, bon tabac, tabac turc,- говорит француз,- et chez vous tabac russe? bon? [Да, хороший табак, турецкий табак,- а у вас русский табак?

хороший? (франц.)]

- Рус бун, - говорит солдат в розовой рубашке, причем присутствующие покатываются со смеху. - Франсе нет бун, бонжур, мусье,- говорит солдат в розовой рубашке, сразу уж выпуская весь свой заряд зна 1000 ний языка, и треплет француза по животу и смеется. Французы тоже смеются.

- Ils ne sont pas jolis ces betes de russes [Они некрасивы, эти русские скоты (франц.).],- говорит один зуав из толпы французов.

- De quoi de ce qu'ils rient donc? [Чего это они смеются? (франц.)] говорит другой черный, с итальянским выговором, подходя к нашим.

- Кафтан бун,- говорит бойкий солдат, рассматривая шитые полы зуава, и опять смеются.

- Ne sortez pas de la ligne, a vos places, sacre nom...... [Не выходите за линию, по местам, черт возьми... (франц.)] - кричит французский капрал, и солдаты с видимым неудовольствием расходятся.

А вот в кружке французских офицеров наш молодой кавалерийский офицер так и рассыпается французским парикмахерским жаргоном. Речь идет о каком-то comte Sazonoff, que j'ai beaucoup connu, monsieur [графе Сазонове, которого я хорошо знал, сударь (франц.).],-говорит французский офицер с одним эполетом,- c'est un de ces vrais comtes russes, comme nous les aimons [это один из настоящих русских графов, из тех, которых мы любим (франц.).].

- Il y a un Sazonoff que j'ai connu,- говорит кавалерист,- mais il n'est pas comte, a moins que je sache, un petit brun de votre age a peu pres.

- C'est ca, monsieur, c'est lui. Oh, que je voudrais le voir ce cher comte. Si vous le voyez, je vous pris bien de lui faire mes compliments. Capitaine Latour [- Я знал одного Сазонова,- говорит кавалерист,- но он, насколько я знаю, не граф, небольшого роста, брюнет, приблизительно вашего возраста.

- Это так, это он. О, как я хотел бы встретить этого милого графа. Если вы его увидите, очень прошу передать ему мой привет. Капитан Латур (франц.).],говорит он, кланяясь.

- N'est ce pas terrible la triste besogne, que nous faisons? Ca chauffait cette nuit, n'est-ce pas? [Не ужасно ли это печальное дело, которым мы занимались? Жарко было прошлой ночью, не правда ли? (франц.)] - говорит кавалерист, желая поддержать разговор и указывая на трупы.

- Oh, monsieur, c'est affreux! Mais quels gaillards vos soldats, quels gaillards! C'est un plaisir que de se battre contre des gaillards comme eux.

- Il faut avouer que les votres ne se mouchent pas du pied non plus [- О! это ужасно! Но какие молодцы ваши солдаты, какие молодцы! Это удовольствие-драться с такими молодцами!

- Надо признаться, что и ваши не ногой сморкаются (франц.).],-говорит кавалерист, кланяясь и воображая, что он очень мил. Но довольно.

Посмотрите лучше на этого десятилетнего мальчишку, который в старом, должно быть, отцовском, картузе, в башмаках на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирия вышел за вал и все ходил по лощине, с тупым любопытством глядя на французов и на трупы, лежащие на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина. Возвращаясь домой с большим букетом, он, закрыв нос от запаха, который наносило на него ветром, остановился около кучки снесенных тел и долго смотрел на один страшный, безголовый труп, бывший ближе к нему. Постояв довольно долго, он подвинулся ближе и дотронулся ногой до вытянутой окоченевшей руки трупа. Рука покачнулась немного. Он тронул ее еще раз и крепче. Рука покачнулась и опять стала на свое место. Мальчик вдруг вскрикнул, спрятал лицо в цветы и во весь дух побежал прочь к крепости.

Да, на бастионе и на траншее выставлены белые флаги, цветущая долина наполнена смрадными телами, прекрасное солнце спускается к синему морю, и синее море, колыхаясь, блестит на золотых лучах солнца. Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди - христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слез 898 ами радости и счастия не обнимутся, как братья? Нет! Белые тряпки спрятаны - и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льется невинная кровь и слышатся стоны и проклятия.

Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.