Юрий Трифонов - Единственная

Поручила ей вместе с Марусей Володичевой готовить бумаги Ильича к переезду в Горки. Шушаник по указанию Надежды Константиновны и Марии Ильиничны отбирала книги. В середине мая его перевезли в Горки.

Они с Марусей остались одни в приемной. Маруся расшифровала, она перепечатывала. В полном молчании.

Маруся изменилась. Переживала очень за Владимира Ильича. Выглядела испуганной, подавленной. Однажды не приходила несколько дней, сказалась больной. Надежда сама была как в дурмане. Почему-то не могла узнать часовых, к которым все уже привыкли и пригляделись за время болезни Ильича. Спросила, были ли они раньше.

- А как же! - бойко ответил один из них.

Но у нее было ощущение, что видит их первый раз. Правда в те дни она не очень доверяла себе. Весенний воздух кружил голову. Все время боролась с дремотой. Была очень слаба.

Иосиф запретил идти на работу, велел лежать сидел рядом смешил стишками, сочиненными о родственниках. Одна про Марусю Сванидзе, скучавшую в Тегеране и славшую оттуда скорбные письма называлось "Маруся не журыся". Много говорили об Ильиче. Он верил в то, что сила духа снова вырвет вождя из лап коварной болезни. Сказал, что партия не пожалеет для Ильича валюты на лучших заграничных врачей. Пообещал ей поехать в Горки вместе с ней навестить больного (ни разу не поехал), а перед уходом принес немецкую тетрадь в черном картонном переплете.

- Она тебе что-то напоминает?

- Такие же у Владимира Ильича для дневниковых записей.

- Ну вот видишь, расстарался, чтоб тебе угодить. Это тоже для дневника и для стихов, хотя ты опять накалякаешь что-нибудь постное, вроде:

Я не хочу писать плохих стихов,

Хороших я не знаю,

А потому без лишних слов

Счастливым быть желаю, - а ты сочини что-нибудь вроде:

Печатаю споро и чисто

На зависть всем нэпманским блядам

Я - мать. Жена я коммуниста.

Вот так! И с комприветом - Надя. - совсем другое дело.Ну лежи, сочиняй. Вечером принесу гостинец.

Вечером пришел веселый, принес в коричневом вощеном пакетике темно-синюю с белым налетом гроздь винограда.

- Съешь сама тайком. Ваське не давай, все равно выплюнет.

- А ты не выплюнешь.

- Смотря как будешь угощать.

Он положил виноградину ей в рот наклонил, приник к ее губам и выпил сок. И так ягоду за ягодой.

Глава VII

Одноэтажные пригороды сменились вывороченными внутренностями огромного города: свалки, пакгаузы, подъездные пути.

Что-то недодумано, недовспомнено, а поезд замедляет ход. Уже Берлин.

Какой-то неприятный эпизод с Марией Ильиничной и Надеждой Константиновной, скомканный нервный разговор по пустячному поводу. С трудом скрываемое раздражение Марии Ильиничны.

Кажется, что-то связанное с его переездом в Горки. Собирались торопливо. Командовала Мария Ильинична, как всегда, нервно и не очень толково. Фотиева несколько раз "довозила" расшифровки, стенограммы, книги. Но это уже в середине лета, когда он стал поправляться.

Надежда ездила туда всего несколько раз, работала в Кремлевской приемной, потому что из Москвы проще было добираться в Зубалово к Васеньке, да и надобности в ней, судя по всему, не было. Иосиф вообще не посетил Старика ни разу.

Однажды позвонила Мария Ильинична, спросила, хорошо ли она знает немецкий. Нужна неправленная стенограмма восьмого заседания Конгресса Коминтерна с докладами Владимира Ильича и Клары Цеткин "Пять лет Российской революции и перспективы мировой революции".

- Хорошо. Я привезу.

- И еще. Найдите тетрадь с подготовкой к этому докладу. Черную, текст тоже по-немецки. Она на столе под книгами.

- Хорошо.

- Это просьба Владимира Ильича, лично к вам, секретно... К сожалению, больше попросить некого.

- Передайте Владимиру Ильичу, что я завтра же привезу.

Но тетради она не нашла.

- Как же так! - вспыхнула Мария Ильинична. - Я сама положила ее под книги. Я уверена, что вы плохо искали.

- Я искала хорошо.

- Но если бы вы, если бы вы...

- Не волнуйся, - голос Надежды Константиновны был спокоен, но базедовые глаза за толстыми очками уплывали вбок. - Поезжай сама и найди. Надя человек деликатный, она не стала все переворачивать...

- Да. Я только приподняла книги. Тетради под ними нет.

- Ну вот видишь. Возможно нужно лучше поискать, возможно, Владимир Ильич убрал ее.

- Надо его спросить.

- Ни в коем случае! Теперь, когда дело пошло на поправку, спросить..., - она осеклась.

- Но я помню, помню! Ведь он диктовал мне!

Она примчалась на следующий день. Холодно поздоровалась с секретарями и прошла в кабинет. Фотиева проводила ее долгим и совсем недружелюбным взглядом.

Кто-то тогда пришел в приемную, кажется, Ягода - передать какой-то циркуляр начальнику охраны.

Пребывание Марии Ильиничны в кабинете затянулось, губы у Фотиевой уже сложились в гримасу недоумения. Наконец, Мария Ильинична вышла. Лицо - в красных пятнах, в руках - какая-то книга. Увидев Ягоду, словно споткнулась, кивнула и прошла в покои.

- Мадам не в духе, - довольно громко сказал Ягода Фотиевой. - Ну что ж, пошлю с нарочным. - Проходя мимо Надежды склонил голову в едва уловимо, но очень почтительном поклоне.

И в этот же день опять неприятный разговор. Начался с пустяка, она, перепечатывая дневник дежурных секретарей, поинтересовалась, почему нет многих записей.

- Каких? - холодно откликнулась Лидия Александровна.

- Ну, например, писем к Мдивани и Троцкому. Нет записи от двадцать четвертого января от...

- Письмо Троцкому было передано по телефону, а Мдивани... Двадцать четвертого Владимир Ильич диктовал Марусе.

- Это было секретно, - прошелестела Володичева.

- Надежда Константиновна просила записывать все.

- Я вообще не в подчинении у Надежды Константиновны, - тихо и отчетливо сказала Фотиева, - и меня ее распоряжения не касаются. -Аккуратно положила карандаш в стакан и вышла.

- Что это с ней?

- Зря ты завела этот разговор, - Маруся стала раскачиваться, обхватив голову руками. - И вообще напрасно Надежда Константиновна рассказала Ильичу, что твой муж выругал ее. С этого начались все беды... и письмо это не надо было передавать Мдивани, копия пошла по рукам, все знают...

- Но ведь Иосиф извинился, инцидент исчерпан. Я о другом. Я заметила, что с января у нас здесь какие-то тайны мадридского двора, все от всех что-то скрывают, чего-то не договаривают, дошло до того, что манкируют...

- Молчи, Надя! - вдруг прекратив качаться точно маятник, крикнула шепотом Володичева. - Молчи!

В приемную вернулась Фотиева. Лицо спокойное, посвежевшее, видно умылась холодной водой.

"Я, кажется, была большой дурой".

И все отлетело, смылось волной радости: Павел и Женя проплывали мимо. Лица у них были напряженными - вглядывались в окна вагонов. Она уперлась ладонями в стекло, крикнула: "Павлуша! - и засмеялась. Они не могли ее слышать.