Иван Тургенев - Петушков

Долго простоял на месте бедный Петушков.

- Сирота я, сирота казанская,-прошептал он наконец... Оборванный мальчишка остановился перед ним, робко посмотрел на него, протянул руку...

- Христа ради, барин хороший.

Петушков достал грош.

- На тебе на твое сиротство,-проговорил он через силу и пошел опять в булочную. На пороге Василисинон комнатки остановился Иван Афанасьич.

"Вот,- подумал он,- вот с кем я знаюсь! Вот оно, мое семейство! вот оно!.. И тут Бублицын и там Бублицын".

Василиса сидела к нему спиной и, беззаботно попевая, разматывала нитки; платье на ней было ситцевое, полинялое;

волосы она заплела кое-как... В комнате, невыносимо жаркой, пахло периной, старыми тряпками; кой-где по стенам проворно мчались рыжие, щеголеватые прусаки; на дряхлом комоде, с дырочками вместо замков, лежал, подле разбитой банки, стоптанный женский башмак... На полу еще валялась поэма Козлова... Петушков покачал головой, скрестил руки и вышел. Он был обижен.

Дома он приказал подать себе одеться. Овисим поплелся за сюртуком. Петушкову весьма хотелось вызвать Онисима на разговор, но Онисим молчал угрюмо. Наконец Иван Афанасьич не вытерпел:

- Что ж ты меня не спрашиваешь, куда я иду?

- А на что мне знать, куда вы идете?

- Как на что? Ну, придет кто-нибудь за нужным делом, спросит: где, мол, дескать, Иван Афанасьич? А ты ему и скажешь: Иван Афанасьич туда-то пошел.

- За нужным делом... Да кто к вам за нужным делом-то ходит?

- Вот ты опять начинаешь грубить? Ведь вот опять? Онисим отвернулся и принялся чистить сюртук.

- Право, Онисим, ты человек пренеприятный. Онисим исподлобья поглядел на барина.

- И всегда ты так. Вот уж именно всегда. Онисим улыбнулся.

- Да на что мне у вас спрашивать, Иван Афанасьич, куда вы идете? Как будто я не знаю? К булочнице!

- А вот и вздор! вот и соврал! Совсем не к ней. Я к булочнице больше ходить не намерен.

Онисим прищурился и тряхнул веником. Петушков ожидал одобренья; но слуга его безмолвствовал.

- Не годится,- продолжал строгим голосом Петушков,- неприлично... Ну, говори же ты, что ты думаешь?

- Что мне думать? Ваша воля. Что мне думать?

Петушков надел сюртук.

"Не верит мне, бестия",- подумал он про себя.

Он вышел из дому, но ни к кому. не зашел. Походил по улицам. Обратил внимание на заходящее солнце. Наконец часу в девятом воротился домой. Он улыбался; он беспрестанно пожимал плечами, как бы- дивясь своей глупости. "Ведь вот,-думал он,-что значит твердая воля..."

На другой день Петушков встал довольно поздно. Ночь он провел не совсем хорошо, до самого вечера не выходил никуда и скучал страшно. Перечел Петушков все свои книжонки, вслух похвалил одну повесть в "Библиотеке для чтения". Ложась спать, велел Онисиму подать себе трубку. Онисим вручил ему предрянной чубучок. Петушков начал курить; чубучок захрипел, как запаленная лошадь.

- Что за гадость!-воскликнул Иван Афанасьич,-где же моя черешневая трубка?

- А в булочной,- спокойно возразил Онисим. Петушков судорожно моргнул глазами.

- Что ж, прикажете сходить?

-- Нет, не нужно-; ты не ходи... не нужно; не ходи, слышишь?

- Слушаю-с.

Ночь прошла кое-как. Утром Онисим, по обыкновению, подал Петушкову на тарелке с синими цветочками белую свежую булку. Иван Афанасьич посмотрел в окно и спросил Онисима:

- Ты ходил в булочную?

- Кому ж ходить, коли не мне?

- А!

Петушков углубился в размышление.

- Скажи, пожалуйста, ты там видел кого-нибудь?

- Известно, видел.

- Кого же ты там видел, например?

- Да известно кого: Василису.

Иван Афанасьич умолк. Онисим убрал со стола и уже вышел было из комнаты...

- Онисим,- слабо воскликнул Петушков.

- Чего изволите?

- А... обо мне она не спрашивала?

- Известно, не спрашивала.

Петушков стиснул зубы. "Вот,-подумал он,-вот она, любовь-то...-Он опустил голову.-А ведь смешон же я был,- подумал он опять,- вздумал ей стихотворенья читать! Эка! Да ведь она дура! Да ведь ей, дуре, только бы на печи лежать да блины есть! Да ведь она деревяшка, совершенная деревяшка, необразованная мещанка!"

- Не пришла...- шептал он два часа спустя, сидя на том же месте,-не пришла! Каково? ведь она могла видеть, что я ушел от нее рассерженный, ведь она могла же знать, что я обиделся! Вот тебе и любовь! И не спросила даже, здоров ли я? Здоров ли, дескать, Иван Афанасьич? Вторые сутки меня не видит-и ничего!.. Даже, может быть, опять изволила видеться с этим Буб... Счастливчик! Тьфу, черт возьми, какой я дурак!

Петушков встал, молча прошелся по комнате, остановился, слегка наморщил брови и почесал у себя в затылке.

- Однако,-сказал он вслух,-пойду-ка я к ней. Надобно же посмотреть, что она там-таки делает? Пристыдить ее надобно. Решительно пойду. Онька! одеваться!

"Ну,- думал он, одеваясь,- посмотрим, что-то будет? Она, пожалуй, чего доброго, на меня сердится. И в самом деле, человек ходил-ходил, ходил-ходил да вдруг, ни с того ни с сего, взял да перестал ходить! А вот посмотрим".

Иван Афанасьич вышел из дому и добрался до булочной. Он остановился у калитки: надобно ж оправиться и обтянуться... Петушков взялся обеими руками за фалды да чуть не оторвал их прочь совсем... Судорожно покрутил он затянутой шеей, расстегнул верхний крючок воротника, вздохнул...

- Что ж вы стоите,- закричала ему Прасковья Ивановна из окошка.Войдите.

Петушков вздрогнул и вошел. Прасковья Ивановна встретила его на пороге.

- Что это вы, батюшка, к нам вчера не пожаловали? Аль нездоровьице какое помешало?

- Да, у меня что-то вчера голова болела...

- А вы бы к височкам по огурчику приложили, мой батюшка. Как рукой бы сняло. А теперь не болит головка?

- Нет, не болит.

- Ну, и слава тебе, господи!

Иван Афанасьич отправился в заднюю комнату. Василиса увидала его.

- А! здравствуйте, Иван Афанасьич.

- Здравствуйте, Василиса Тимофеевна.

- Куда вы ливер девали, Иван Афанасьич?

- Ливер? какой ливер?

- Ливер... наш ливер. Вы его, должно быть, к себе занесли. Вы ведь такой... прости, господи!..

Петушков принял важный и холодный вид.

- Я прикажу своему человеку посмотреть. Так как я вчера здесь не был,значительно проговорил он...

- Ах, да ведь точно, вас вчера здесь не было.- Василиса присела на корточки и начала рыться в сундуке...- Тетка! А, тетка!

- Че-а-во?

- Ты, что ль, взяла мою косынку? .

- Какую косынку?

- А желтую.

- Желтую?

- Да, желтую, с разводами.

- Нет, не брала.

Петушков нагнулся к Василисе.

- Послушай, Василиса, меня; послушай-ка, что я тебе скажу. Теперь дело идет не о ливерах да о косынках; этим вздором можно и в другое время заняться.

Василиса не тронулась с места и только подняла голову.

- Ты скажи мне, по чистой совести, любишь ли ты меня или нет? Вот что я желаю знать наконец!