А Успенский - Переподготовка

Но теперь решена участь теревьюма и решена также и твоя участь, злосчастный поэт, заведующий отделом головотяпского смеха! Единственный заведующий, который не является с портфелем на заседания пленума и президиума и с видом государственного деятеля не извлекает оттуда бумаги, перед которым не заискивают и не подхолимничают служащие, который не шествует в первомайской процессии, подобно римскому и греческому военачальнику, впереди когорты своих подчиненных, который, чтобы "зашибить деньгу" должен головотяпскому ценителю искусства такие остроты преподносить, чтобы в нос садануло, который и теревьюм свой превратил в балаган и сам нацепил на себя костюм клоуна и в этом непотребном одеянии распевает на потеху гогочущей головотяпской толпы сочиненные им на злобу дня стишки, где, впрочем, осмеливается задевать только шубы или носы, а не их обладателей; которого за эти шубы и носы, пропущенные кстати, цензурной комиссией при отделе образования, тащат к уполномоченному политбюро, который... Но, боже мой, какая бесконечная вереница и куда она может привести! Может быть, в такие места, где смех вовсе неуместен! И зачем ты, головотяпский поэт, не ограничился тем, что читал со сцены чеховские рассказы, выражая в своем лице и пьяного рассуждающего человека и лающую на него собаку, что рассказывал анекдоты из ученической, еврейской и армянской жизни? Лбов и Молчальник смеялись тогда от души, называли тебя остроумным, рукоплескали тебе. Тебе мало этого: ты захотел быть обличителем, ты слишком высоко стал думать о теревьюме, ты стал говорить, что тебя и комиссары головотяпские побаиваются, что ты - общественная сила. Так выпей же до дна чашу, которую преподнесут тебе Лбов и Молчальник ты ее заслужил!

VII

Заключив военное соглашение против теревьюма, комиссары скоро поднялись и ушли. По-вечернему гулко отдавался звук их шагов сначала в корридорообразной комнате, потом на лестнице и - незаметно где-то окончился переплавился в тишину, настолько надвинувшуюся со всех углов, настолько сгустившуюся, что резко запечатлевалось слухом шуршание газеты в руках Секциева. Подкрадывались сумерки и Секциев отодвинул газету: он дорожил зрением и нашел, что продолжать чтение будет вредно для глаз. Тут он, собственно, и заметил скромного шкраба Азбукина с которым поздоровался почти машинально.

Азбукин, погрузившись было в чтение театральной заметки, тем способом, который понятен ему, Азбукину, и целым тысячам, а, может быть, и миллионам людей, но всетаки не вполне еще доступен для науки - узнал, что Секциев газеты читать не будет и хочет о чем-то поговорить с ним. Азбукин тоже отодвинул газету, но не встал и не вышел. Продолжал он сидеть молча до тех пор, как Секциев, немного снисходительно, спросил его:

- Ну, как там вы?

- Ничего.

- Так.

Это была увертюра. Надо было с чего-нибудь начать.

- Программы получили.

- Получили.

- К празднованию 1-го мая готовитесь?

- Да.

- Значит, на фронте все обстоит благополучно... на фронте просвещения, - констатировал Секциев, принимая соответствующую позу.

- Благополучно. Только вот переподготовка... - запнулся Азбукин.

- Да-да. Это дело очень и очень важное. Можно сказать, первостепенной государственной важности. Понимаете, поставлена ставка на советского учителя. Мы - именинники. Кто на нас раньше обращал внимание? Кто посещал наши собрания, кроме нас, шкрабов? А сегодня собрание будет, - посмотрите, придет к нам с десяток партийных. А это, знаете, обязывает, мы должны переподготовиться.

- В правлении союза, значит, есть уже инструкция относительно этого? - осведомился, робея, Азбукин.

- Как же! Как же! За переподготовку взялся заведующий культурно-просветительным отделом Усерднов.

- Усерднов? - испуганно спросил Азбукин: он знал Усерднова.

- Да, он вчера в заседании правления три часа читал обращение центрального комитета и другие циркуляры о переподготовке.

- Значит, и отдел, и правление?

- Да, с двух концов... поджаривать вашего брата будем.

Секциев сострил, но его острота походила на упражнение: кошке-игрушки, а мышке-слезки.

- Вы, Иван Петрович, человек авторитетный в наших сферах, вы и на губернские съезды постоянно ездите, - скажите, что выйдет из всей этой переподготовки? - спрашивала бедная мышка.

- Дело серьезное. Страда. А осенью экзамены. И если кто... Понимаете?

Совсем обезкуражило Азбукина. Мысль о провале мелькнула у него. А Секциев еще утемнял краски.

Азбукин подавленно молчал.

- Да, товарищ Азбукин, дело громаднейшее, можно сказать. Все должны переподготовиться. Тут, брат, не увильнешь. Все.

- Да, товарищ Азбукин, во всем мире должна произойти переподготовка. Самое мировоззрение человека должно измениться, должно стать марксистским. Вы слыхали о нашем кружке?

- Слышал.

- Так вот, этот кружок будет переподготовкой всему Головотяпску. Мы головотяпца в марксиста превратим. Прочие переподготовки будут представлять только отдельные струи в нашем марксистском устремлении.

- Значит, если записаться в кружок?

- То и переподготовка не нужна будет. Кого заставят плескаться в незначительном ручейке, ежели он в состоянии плыть по большой реке? Даже...

Тут Секциев хотел было добавить, что марксистский кружок - кратчайшая дорога в партию, но умолк.

Вскоре, однако, он продолжал бодро и радостно.

- Пять с лишним лет в Головотяпске существует коммунистическая партия и советская власть, и, надо признаться, что все головотяпские коммунисты прекрасные практические работники...

Секциев с удовольствием подумал, что похвала может достигнуть ушей тех, к кому она относится.

- Они много потрудились над водворением советской власти, они самоотверженно собирали продналог, проводили двухнедельники, субботники, они герои, подвижники но...

Секциев помахал рукой, словно хотел облегчить себе и собеседнику перевал мысли.

- Но какие ж они теоретики? Им недостает идеологии. Они, в сущности, незнакомы с марксизмом. А марксизм это, понимаете ли, как душа в теле. До сих пор здесь, в Головотяпске, было пустое место. Мы заполнили его. Мы дадим идеологию головотяпским коммунистам. Мы будем учителями этих зарекомендовавших себя практиков. Что может быть выше, почтеннее данного служения?

- Записаться разве в кружок? - мелькнуло вдруг у Азбукина.

- Кружок разрастется, - продолжил Секциев. - Я вижу это. Он будет своего рода закваской, которая заставит бродить головотяпское тесто. Мы разбудим Головотяпск. Мы мещан головотяпских превратим в марксистов. Мы...

В соседней комнате комсомольского клуба неожиданно грянули бурные звуки марша - того самого, который играют в Головотяпске во время всяких торжественных шествий. Секциев вздрогнул и перестал ораторствовать. Азбукин вздрогнул: ему жаль было, что так некстати прервали уверенную речь новоявленного головотяпского марксиста. А звуки марша все неслись и неслись... Будто в уютную и мирную, чуть спросонья, комнату ворвалась толпа забияк-мальчишек, и они, не зная, куда деть свою юную энергию, шныряют по комнате, подпрыгивают, сдвигают мебель, кричат, смеются, дерутся.