Глеб Успенский - Книжка чеков

- Ох-о-ох, пожалейте мою древность ветхую, детушки!

О-о-ох-ох...

- Дед! Пармен! - вопияли распоясовцы, - али тебе крестьянского разоренья не жалко? Чисто все помрем...

Долго ревела толпа, и долго, обливаясь слезами, оборонялся от нее старый дед, но наконец-таки сдался.

- Н-ну! - сказал он, выпрямившись и осушив глаза решительным движением мозолистой, корявой руки. - Коли так, так, стало, божья воля мне потерпеть еще на старости лет!

- Авось бог, наше дело чистое!..

- Видно, уж господь, батюшка Никола-милостивый так осудил меня венцом иду!

- Дай тебе господи! Пошли тебе царица небесная! - голосила воодушевившаяся толпа.

- А что деньги дадите, так я единой копейки не покорыстуюсь...

- Дед! Дед! Грех тебе, старому, этак-то говорить, - упрекали его распоясовцы: - такие слова про своего брата. Делай по своему уму, как тебя господь вразумит... Ступай с богом, постой за своих!

И вот старый дед, с котомкой за плечами, с длинной палкой в сухой руке, неровною поступью худых тонких ног, обутых на мирской счет в новые лапти, пошел "воевать" за правое дело.

Давненько-таки, признаться, он не бывал в городе, с тех самых пор, как сорок лет тому назад сидел в городском остроге, из которого и пошел прямо в Сибирь. А после Сибири, когда по манифесту ему вышло прощение, он не показывал в город и глаз и отвык от всех городских порядков. А порядки с тех пор шибко изменились; подьячий, который, взяв взятку, делал в прежнее время то, что хотел, то, что выходило по деньгам, вывелся. Пармену оставалось одно: положиться во всем на бога, на его милость и указание. Для большего успеха в своем деле он не ел, не пил по целым дням, желая постничеством угодить богу, а мирские деньги ревностно раздавал тем, кто обещал постоять за распоясовцев, причем он слезно плакался и умолял не погубить... Но в то время, когда старец Пармен постился и слезно плакал перед лицами, бравшими его деньги, как-то незаметно пропускались очень важные сроки к подаче прошения, к выслушиванию решения, к изъявлению несогласия, к апелляции в законный срок! Пропускались эти маленькие пустячки потому, должно быть, что Пармен не знал их, не мог о них упоминать и в молитвах, или потому, что кому-то, знавшему эти штучки, выгодно было молчать о них перед темным мужиком.

Таким образом, выходило как-то так, что едва Пармен, возвратившись из губернии, объявлял миру, что все - слава богу, что приказано ждать "тайного чиновника", который все повернет против "их", являлся исправник или становой и объявлял, что:

- На основании тома, статьи и на основании статьи...

тома... уложения... и по случаю пятнадцатого примечания к тому... статье... и параграфу... определено: объявить крестьянам деревни Распоясово, что просьба их возвращается без последствий за пропущением срока и "постановление" входит в законную силу...

Так как во время отсутствия Пармена крестьяне тоже возлагали надежды на бога, а убеждение в правоте своего дела основывалось у них исключительно на мечтаниях в темные осенние и зимние вечера и ночи, то, не понимая путем того, что читал приехавший чиновник, они догадывались, однако, что в бумаге нет ничего насчет того, чтобы все "повернуть к ним", как обещано, и поэтому говорили, что эта бумага "не та", что подписывать ее не будут...

- Согласу нашего нет! - говорили они.

- Не согласны?

- Никак нет. Эта бумага фальшивая, наше дело правое.

Дедушка Пармен, так аль нет?

- Фальшивая, детушки, бумага! Не она! не наша! Ступай ты, барин, с ней откуда пришел!

- Так не согласны? - переспрашивал приезжий.

- Будет зубы-то заговаривать! - отвечала толпа. - Бери ее себе, бумагу-то... а нам она не нужна! Подделка!

Приезжий все это вносит в протокол, причем Пармена расспрашивают особенно подробно, и затем, написав все это на нескольких листах, отправляют по назначению. Распоясовский мужик везет эту бумагу куда следует и погоняет лошадь. На распоясовских лошадях уезжает и чиновник. Распоясовцы не знают, что, пропустив по своему невежеству сроки, они впутались еще в новое дело. Напротив, после этой "фальшивой" бумаги они как будто ожесточаются относительно размеров жертв, которые нужно принести за свое дело правое.

- Ну-ну, робя, распоясывай! Распоясывайся, миряне!

Закипают дела, не жалей, покоряй их своими животами! Неужто так пропадать?..

- Зачем пропадать? Последнее надоть отдать, а не токмо что...

- Дедушка Пармен, постой и во вторительном подвиге!

Окроме тебя кто же?

- Ты уж ходил - знаешь!

- Приму свою кончину за свое племя!.. Собирайте в дорогу!.. Отдаю вам свой живот, только молите бога о грехах моих... Может, это от грехов моих бумага офальшивилась против нас... Прощайте, православные!.. Простите чем обидел!

И вновь отправляется Пармен, еще более длинный, еще более худой, вновь принимается молить бога и поститься и, увы! не возвращается. Отыскивать Пармена берется дьячков сын, служивший уже в каком-то присутственном месте в губернском городе и знающий, по его словам, все порядки. Он вызывается ехать в город, обещается сделать все скоро и дешево: мир, подумав, дает и ему денег, но не пускает его одного, а наряжает в спутники ему мужика, из своих, так как человек этот хоть и мастер в бумажных делах, в переписке и отписке, но давно уже известен всему Распоясову как пьяница и человек ненадежный. Перед отъездом ему рекомендуют вспомнить бога и поминать о сиротских слезах... и т. д.

Дьячков сын не жалеет мирских денег - на взятки и угощения. В нумере на постоялом дворе, где он остановился вместе с мужиком, идет непробудное пьянство несколько дней кряду и такое бесчинство, что депутат и проводник только дивится на господ и "ужахается". Пробовал было он заикнуться о "наших" делах, но дьячков сын, будучи пьян, только обругал его и как будто даже доказал, что дело их давно пропало, что хлопотать тут уж больше нечего и что все давно пошло своим чередом против них. Но наутро он оправился и отпустил мужика домой, сказав, что он, дьячков сын, останется ждать в городе какой-то бумаги, в которой именно и будет сказано все, что следует...

И опять идет бумага, и опять везет ее становой, и опять в бумаге что-то как будто "не так". Оказывается, что в то время, как они галдели с дядей Парменом о вторичном его путешествии, и в то время, как пьянствовал в городе дьячков сын, "истек"

еще какой-то срок, день или час, в который можно бы было что-то сделать, а после которого уже решительно "все пропало".

- И поэтому говорю вам по чести: сделайте переселение добровольно, прибавил становой. - Это будет вам выгоднее:

если же вы будете продолжать упорствовать, то - и т. д.

Несмотря на полную справедливость того, что говорил становой пристав, распоясовцы видели, что это - вовсе "не то", что им нужно, и опять не дали "согласу".