Леонид Зуров - Иван-да-марья

— Молодые, играют, — ответил брат. — Летом их не бьют, вот почему они еще доверчивы, людей не боятся. Это ее первое лето, — ей всего четвертый месяц пошел, — сказал брат, а он все знал отлично, потому что кадетом с корпусным преподавателем отправлялся изучать птиц в Устье и зверей в бор. — Она родилась в конце марта, а бельчата, — и он оглянулся, — растут медленно. Знаете ли вы, что только на тридцатый день после рождения у нее, в конце апреля, открылись глаза и сразу стали большими, темными и до всего любопытными.

— Как у Киры, — сказал я.

Все засмеялись.

— Ах, вот как, ты меня с белкой сравнил, — сказала она, — иди-ка ко мне.

Но я бросился от Киры, она за мной побежала, поймала меня, и мы с нею возились, и я прятался.

— Ты прячешься от меня за ствол, как белка.

Брат вел нас и показывал, все замечал и был счастлив: а это веселое и царственное счастливое боровое место — тут сосны корабельные, — остатки больших боров, что когда-то, с незапамятной языческой древности, окружали наш город, там речка Многа, очень небольшая, и забирается куда-то, осенью вереск цветет, боровиков и рыжиков много.

Где-то там деревня Барбашово — все там были в древности пчеловоды, и их за простоту старинную, за то, что они из боров, являясь на торговище, на все смотрели с открытыми от удивления ртами и их легко было провести, прозвали: «Эх ты, ворона барбашовская».

Бор переродил нас, особенные пробудил чувства, и мы были несказанно рады, что ушли далеко от дачных мест. Там все как-то нечисто, испорчено и затоптано, а здесь жизнь, и брат говорил, что здесь сосновые леса, как те, что сохранились еще в Гдовском уезде у озера и уходят куда-то к Нарве и к реке Луге.

Кира сказала, что в сосновом бору была раз в жизни под Киевом, в Святошино.

— Сосны тут у вас по-морскому шумят, — сказала она, остановившись.

— Корабельная строевая сосна. Такие шли на мачты.

— Ну да, — сказала Кира, — таким тут все и должно быть. Я даже не удивилась, как будто в знакомые места попала.

— Давайте все закроем глаза и послушаем, — сказал я, мне захотелось увидеть через этот шум волны и берег, и Кирино море. Кира согласилась. Я, закрыв глаза, слушал: удивительно шумели под ветром, родившимся в этот знойный день где-то наверху, согретые солнцем широкие вершины старых и необыкновенно толстых у корней сосен — широко и как-то важно.

Кира тихо, стоя недалеко от меня, говорила:

— Вот так же и у нас, совсем так. В солнечный день море, не умолкая, шумит, и, словно снова босая, девчонкой, стоишь на горячем песке, а ветер соленый дует с простора в лицо и всю тебя овевает, и волны недалеко все время шумят, и тогда так радостно и легко, что даже кружится голова.

Я слушал, а когда открыл глаза, то у Киры сияло лицо.

— А морская синева иногда такая, — продолжала она, — что хочется танцевать и кружиться от радости, и я любила танцевать, чтобы потом на горячий песок свалиться.

Она знала Азовское и Черное море, на берегах которого никто из нас не бывал, и рассказывала, как ее девчонкой отец возил в Крым и она там полоскалась в Черном море.

— Но бабушка далеко от себя не отпускала, слово брала, что я от берега далеко не отойду.

— Почему?

— Воды боялась. Сидела на берегу, и не только потому, что старики, как она говорила, раньше почему-то в море не купались, — у нее брат мальчиком, купаясь у порогов, на ее глазах утонул, хотя и хорошо плавал. И она всю жизнь воды боялась, хотя кровь у нее была запорожская — горячая, беспокойная и непокорная. Вот и у меня широкое лицо, я даже скуластая, потому что мой прадед в гирлах днепровских рыбачил. Я жадная, люблю солнце и без воды жить не могу.

А брат смотрел на Зою и Киру, и я спросил:

— А почему ты глаза не закрыл?

— Да я только что их открыл, — сказал он.

Кира звала к себе на юг гостить не только сестру, но и меня на будущее лето. Неожиданно для меня оказалось, что сестра об этом знает и Кира уже отцу об этом написала и получила согласие. Мы с сестрой ликовали. Кира и Зоя мечтали, как они будущей весной после сдачи зачетов приедут из Петербурга за мною и за летними вещами Зои, поживут здесь неделю.

— Поедем к нам, на бабушкин хутор у Днепра, побываем на порогах, поживем у Днепра, а потом поедем купаться в Крым. Отец обещал, он все устроит.

— А мама знает?

— Да, мы уже говорили, — ответила Зоя, — и мама Федю с нами тоже отпустит, если он без переэкзаменовок перейдет.

— Но почему же я ничего об этом не знал?

— Это была тайна, — сказала Кира. — Вы мне все здесь показываете, а я тебе, Федя, там такие места покажу — и степь, и отары, пастухов и сторожевых собак, и море.

И тут в бору мы сговорились и жалели только, что с нами не может отправиться брат. Он же, видя нашу радость, слушая Киру, только улыбался и вел нас дальше. Мы были опьянены, а Кира все прислушивалась, блаженно улыбаясь, к боровому шуму.

— Почему ты тогда не закрыл глаза? — спросил я брата на обрыве.

— Когда же?

— Ну, когда мы слушали морской прибой.

— Не закрыл? — сказал брат, удивленно улыбаясь. — Разве?

Кира расспрашивала брата: где же эти волоки, которыми можно пробраться к Днепру и дойти в нашей ладье до тех мест, где ее бабушка жила и она детство проводила. Он рассказывал, что в верховьях у нас есть древние волоки и просеки, по которым в древности перетаскивала вольница ладьи, груженные товарами и кладью, в близкие реки, что здесь когда-то рубили ладьи, и, если подниматься по большой реке, на которой отстроен город, то вот туда, — показал он, — уже на пароходе подойти нельзя.

— Почему? — спросила Кира.

— Там начинаются пороги, о которых никто не знает и на которых никто из горожан не побывал. Там-то, на порогах, единственный в обход города переход через нашу глубокую реку, и там было укрепленное место — Лабута. Там были поселены боевые дружинные люди для обереги и охраны, занимавшиеся бортничеством, рыбной и звериной ловлей и пахотным делом. Там родилась Ольга, жена Игоря, родившая Святослава, что добыл свободный, уже утерянный в те времена новгородскими и киевскими славянами выход к теплым южным морям.

— А вы там были?

— Как же. Я и в часовне из Ольгиного источника воду пил.

— Тут у вас света столько же, как на юге, — говорила Кира.

— Облака светят, — объяснял брат, — отражают свет вод. Тут речная дорога была, а вот там, — говорил он, — можно было, не зная этих боров, легко заблудиться и к медведям в гости попасть, и ребят в старину пугали рысями и медведями. Тут они лакомились медом, залезая на бортовые сосны и лапой из дуплины мед загребая, а потом, едва отбившись от пчел, спали пьяные от старого меда. Как говорили мне старики, в дуплинах были накоплены запасы меда, и он в древесных дуплах сам начинал бродить от старости.