Константин Вагинов - Козлиная песнь

- Помогите! о, помогите! - мерещилось ему, кричал девичий голос из первого этажа.

Ничего не понимая, с силой, удесятеренной тоской, он, прихрамывая, взбежал по лестнице, сбежал с нее и с разбегу кинулся в окно. Глаза у него остановились, шея напряглась. Раз, раз! вцепился он в чей-то затылок и начал бить кулаками по голове; его легко сбросили - он вцепился в горло; его откинули - он схватил тяжелый стул. Ударил.

Стало тихо.

У ног его лежал Свечин. Никакой девушки в комнате не было.

"Вот так штука, - подумал неизвестный поэт, приходя в себя, - черт знает что произошло".

Вся квартира зашевелилась, захлопали двери, затопали ноги по коридору.

Неизвестный поэт морщил лоб.

Побежали за постовым милиционером.

Выяснили, что в то время, как Свечин спал, в комнату ворвался через окно его знакомый и покушался его убить.

"Какая странная жизнь, - думал неизвестный поэт. - По-видимому, во мне глубоко, глубоко живы ощущения детства. Когда-то женщина мне казалась особым существом, которое нельзя обижать, для которого надо всем жертвовать. По-видимому, в моем мозгу до сих пор сохранились какие-то бледные лица, распущенные волосы и ясные голоса. Должно быть, подсознательно я ненавидел Свечина, иначе как могла возникнуть эта галлюцинация?

Окно было забито досками, за досками была укреплена решетка; наверху виднелась узенькая полоска облачного неба; на одной койке сидел неизвестный поэт, на другой - лежал пожилой заключенный.

Больше всех удивлен был этим происшествием Свечин. Он его никак не мог объяснить. Он ходил обвязанный и пожимал плечами.

Официальный защитник ничего не мог добиться от неизвестного поэта.

- Мне нечего сказать современности, - произнес вслух, разговаривая сам с собой, неизвестный поэт. - К черту всякие объяснения! - И ходил от окна к двери.

Медицинская экспертиза нашла его вполне нормальным.

В конце концов приговорили его на год, условно.

Глава Х НЕКОТОРЫЕ МОИ ГЕРОИ В 1921-1922 ГГ.

С некоторых пор, с опозданием на два года, в городе, - я говорю о Петербурге, а не о Ленинграде, - все заражены были шпенглерианством.

Тонконогие юноши, птицеголовые барышни, только что расставшиеся с водянкой отцы семейств ходили по улицам и переулкам и говорили о гибели Запада.

Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:

- А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьютс культура - цивилизация наступает...

Вздыхали.

Устраивались собрания.

Страдали.

Поверил в гибель Запада и поэт Троицын. Возвращаясь с неизвестным поэтом из гостей, икая от недавно появившейся сытной еды, жалостно шептал:

- Мы, западные люди, погибнем, погибнем. Неизвестный поэт напевал: О, грустно, грустно мне, ложится тьма густая На дальнем Западе, стране святых чудес...

Говорил о К. Леонтьеве и хихикал над своим собратом. Ведь для неизвестного поэта что гибель? - ровным счетом плюнуть, все снова повторится, круговорот-с.

- Подыми ножку и скачи, - хотелось ему посоветовать Троицыну. Он хлопнул его по плечу: любуйся зрелищем мира, - и показал на собачку, гадящую у ворот.

Троицын остановился - собак тогда еще мало было в городе.

- А все же грустно, ....чка, - он назвал неизвестного поэта уменьшительным именем. - Вот пишешь стихи, а кому они нужны. - Читателей нет, слушателей нет, - грустно.

- Пиши идиллии, - посоветовал неизвестный поэт, - у тебя идиллический талант; делай свое дело, цветок цветет, трава растет, птичка поет, ты стихи писать должен. Помолчали.

- Луна. Звезды, - сладко зевнул Троицын, - давай проходим сегодняшнюю ночь.

- Проходим, - согласился неизвестный поэт.

На стоптанных каблуках, в лохмотьях, поэты шли то к Покровской площади, то на Пески, то к саду Трудящихся.

- Ты любишь и чувствуешь Петербург, - засмотрелся Троицын у Казанского собора на звезды.

- Не удивительно, - рассматривая свои сапоги, заметил неизвестный поэт, - я в нем присутствую в лице четырех поколений.

- Четыре поколения вполне достаточно, чтобы почувствовать город, - доставая платок, подтвердил Троицын. -А я с Ладоги, - продолжал он.

- Пиши о Ладоге. У тебя детские впечатления там, у меня - здесь. Ты любил в детстве поля с васильками, болота, леса, старинную деревянную церковь, я Летний сад с песочком, с клумбочками, со статуями, здание. Ты любил чаёк с блюдечка попивать.

Помолчали.

Неизвестный поэт оглянулся.

- Я парк раньше поля увидел, безрукую Венеру прежде загорелой крестьянки. Откуда же у меня может появиться любовь к полям, к селам? Неоткуда ей у меня появиться. Они сели на камни у забора Юсуповского сада.

- Прочти стихи, - предложил Троицын неизвестному поэту. Неизвестный поэт положил палку.

- Черт знает что, - растрогался Троицын, - настоящие петербургские стихи. Посмотри, видишь луну сквозь развалины? Он встал на цыпочки на груду щебня. Неизвестный поэт закурил. - Не смотри на луну, - сказал он, - это тревожащее явление. И, поднявшись перед Троицыным, хотел заслонить ее.

В год шпенглерианства Миша Котиков приехал, поразился и влюбился в силу, гордость, мироощущение недавно утонувшего петербургского художника и поэта Заэвфратского, высокого седого старика, путешествовавшего с двумя камердинерами. Поэт Заэвфратский с тридцатипятилетнего возраста создавал свою биографию. Для этого он взбирался на Арарат, на Эльбрус, на Гималаи - в сопровождении роскошной челяди. Его палатку видели оазисы всех пустынь. Его нога ступала во все причудливые дворцы, он беседовал со всеми цветными властителями.

Миша Котиков ни разу не видал Заэвфратского, но был поражен. Миша был румяный, рыжий, большеголовый мальчик, опрятный, с маленьким ротиком. "Удивительно!" - часто шептал он, склоняясь над книжками и рисунками Заэвфратского.

Плакала жена Александра Петровича Заэвфратского, когда Заэвфратского не стало, и ручки ломала.

Воспользовались случаем друзья Заэвфратского, ходили к ней и утешали.

И Свечин утешал.

А на следующий день ругался:

- Дура, птица, лежит как колода.

И ходил по всему небольшому деревянному дому и разглашал:

- Вот он с ней, а она вздыхает - ах, Александр Петрович!

Через год Миша Котиков, как поклонник Заэвфратского, познакомился с Екатериной Ивановной.

Вечерком вина принес и закусочек; долго, склонив головку, говорила Екатерина Ивановна об Александре Петровиче. Какие платья он любил, чтоб она носила, какие руки были у Александра Петровича, какие прекрасные седые волосы, какой он был огромный, как он ходил по комнате и как она, встав на цыпочки, целовала его.

Сидел Миша Котиков, раскрыв свой маленький пунцовый ротик, смотрел своими голубыми ясными глазками, начал гладить и пожимать ручки Екатерины Ивановны, целовать Екатерину Ивановну в лоб. Все спрашивал: