Сергей Аксаков - Том 4. Статьи и заметки. Избранные стихотворения

В настоящем собрании «Записки об уженье рыбы» печатаются по тексту третьего издания, с устранением мелких неисправностей и опечаток.

«Записки об уженье рыбы». – Подобно последнему прижизненному изданию, а также первому Полному собранию сочинений С. Т. Аксакова (СПБ. 1886), выходившему под наблюдением И. С. Аксакова, снабжены политипажами. Политипажи «Записок об уженье рыбы» даны по изданию 1886 г., не повторяющему в этом отношении последнего прижизненного издания 1856 г. Есть основание предполагать, что такого рода отступление от прижизненного издания в Полном собрании сочинений 1886 г. было не только санкционировано сыном писателя, но в свое время авторизовано самим С. Т. Аксаковым. Сохранилось письмо профессора Н. П. Вагнера, указавшего С. Т. Аксакову на существенные недостатки политипажей издания 1856 г. (ИРЛИ, ф. 3, оп. 13, д. № 6).

Моро Жан Виктор (1761–1813) – французский полководец, сражался под началом Наполеона; после конфликта с ним уехал в 1805 г. в Америку; восемь лет спустя вернулся в Европу и в мундире русского генерала воевал против наполеоновской армии.

…о которых напечатано в «Совершенном егере». – Полное название книги: «Совершенный егерь, или Знание о всех принадлежностях к ружейной и прочей полевой охоте», в трех частях, перев. с нем. В. Левшина (СПБ. 1779).

«Сердце мое, рыбка моя, ожерелье! Выгляни на меня…» – Цитата из «Майской ночи» была приведена Аксаковым, вероятно, по памяти. Следует: «Выгляни на миг».

…идиллию «Рыбачье горе» – стихотворение С. Т. Аксакова «Рыбачье горе», см. стр. 258 наст. тома.

Я уже сказал… – Это примечание появилось впервые во втором издании «Записок об уженье рыбы» (М. 1854). Аксаков имеет в виду объяснение, которое он дал ко второму изданию «Записок ружейного охотника» (М. 1852). См. т. 5 наст. изд., стр. 158.

…случилось мне прочесть в «Охотничьей книге» г-на Левшина… – Речь идет о сочинении В. Левшина «Книга для охотников до звериной и прочей ловли, также до ружейной стрельбы и содержания певчих птиц…» в четырех частях, М. 1810–1814.

С. Машинский

Je le vis, je rougis, je palis a sa vue;

Un trouble s'eleva dans mon ame eperdue;

Mes yeux ne voyaient plus, je ne pouvais parler;

Je sentis tout mon corps et transir et bruler.

. . . . . . . . . . . . . . .

Je l'evitais partout.

Que dis-je? Il ne point mort, puisqu'il respire en vous.

Toujours devant mes yeux je crois voir mon epoux.

Je vois de votre amour l'effet prodigieux…

Delivre l'univers d'un monstre qui t'irrite.

La veuve de Thesee ose aimer Hippolyte!

Crois moi, ce monstre affreux ne doit point t'echapper.

Voila mon coeur, c'est la que ta main doit frapper.

Impatient deja d'expier son offense.

Au-devant de ton bras je le sens qui s'avanse.

. . . . . . . . . . . . . . .

Donne…

Sur quel espoir nouveau, dans quels heureux climats

Croyez-vous decouvrir la trace de ses pas?

Oenone, la rougeur me couvre le visage,

Je le laisse trop voir les honteuses douleurs

Et mes yeux malgre moi se remplissent de pleurs.

Ma blessure trop vive aussitot a saigne

Ce n'est plus une ardeur dans mes veines cachees:

C'est Venus tout entiere a sa proie attachee.

Que ces vains ornements, que ces voiles me pesent!

Quelle importune main, en formant tous ces noeuds,

A pris soin sur mon front d'assembler mes cheveux?

Tout m'afflige et me nuit et conspire a me nulre.

Dieux, que ne suis-je assise a l'ombre de forets!

Quand pourrai-je au travers d'une noble poussiere,

Suivre de l'oeil un char fuyant dans la carriere?

Quelle fruit esperes tu de tant de violence?

Tu fremiras d'horreur si je romps le silence.

Indomptable taureau, dragon impetueux,

Sa croupe se recourbe en replis tortueux;

. . . . . . . . . . . . . . .

La terre s'en emeut, l'air en est infecte;

Le flot qui l'apporta recule epouvante.

A travers les rochers la peur les precipite,

L'essieu crit et se rompt: l'entrepide Hippolyte,

Voit voler en eclats tout son char fracasse.

К удивлению моему, г-н Булгарин в прекрасном подарке своем любителям театра, в «Русской Талии», довольно мало и холодно сказал о Шушерине. Шушерин, без сомнения, должен стоять вторым после Дмитревского по своему искусству, тем более, что не имел способов образовать себя учением и примерами, как Дмитревский.

Под техническим термином хорошие средства должно разуметь голос, грудь и лицо.

Ровно через год, в один день и час с Д. В. Веневитиновым.

«Похвальное слово Капнисту» (см. «Атенея» № 5 <1828>

Мы не говорим о тех людях, которые ничего русского не хвалят, и о тех, которые ничего в целом мире не хвалят.

Нам кажется поступок Гикши несообразностью, не он ли с опасностию жизни освобождает после Красицкого? А здесь от маленького шума, ничего еще не видя, бросает его – быть может, на жертву двум разбойникам, с которыми они и сами, будучи вдвоем, легко бы управились.

Прерванное пение баллады было бы очень хорошо, если б было нужно по ходу пиесы; если б это было единственным средством возбудить в старике подозрение, но здесь и без баллады можно было все рассказать, как впоследствии и сделалось.

Нам показалось, декорация не та, которая была в конце второго действия.

Эти прятанья нам кажутся слишком однообразны и сходны с такими же в втором действии и вообще утомительны.

Мысль прекрасная, но, кажется, не сообразная с обстоятельствами: Твердовский, раб злого духа, не может уже повелевать стихиями и умереть повелителем его.

Кажется, падением Твердовского надобно бы кончить оперу; зрители отгадали бы последствия. Финал хотя и очень хорош, но не мог уже произвести никакого впечатления на пораженного зрителя.

Эта часть требует улучшения.

Мы со временем скажем, как в роле Данвиля г. Щепкин достигает общей цели верно, – в частности неверными путями; этому причиною его физические средства.

Г-н Щепкин очень часто играет пустые роли, которые чем лучше сыграны, то есть ближе к истине, тем менее заметны: он лично теряет для того, чтоб целая пиеса выигрывала. По-настоящему, ему должно бы играть раза четыре в месяц, а не три раза (а иногда и пять) в неделю. Что часто видим, то теряет цену – таков человек!

Вскоре после представления «Отеллы» Иван Афанасьевич Дмитревский, в одном дружеском обществе, доказал торжествующему г. Яковлеву, что он не понял роли в первом действии и в сенате представлял не великого человека, всегда благородно-скромного, но какого-то буяна (так выразился И. А. Дмитревский). Все без исключения и сам Яковлев были убеждены в истине его слов.