Александр Вельтман - Романы

Долго ли стояли Ива Олелькович и его верный конюший Лазарь-сказочник, между тем, что видели они во сне, и тем, что чудилось им наяву, если б до слуха их не коснулся конский скок и вскоре плесканье воды.

Невдалеке от себя заметили они, сквозь деревья, всадника, который ехал вброд через реку. Он был в шелковом кафтане, с меховой опушкою, перепоясан туго кушаком, на голове обыкновенная шапка, на ногах сапоги с оторочкою; перед ним на седле сидела красная девица в малиновой ферязи, на голове накинуто покрывало; припав к груди всадника, она склонилась на левую его руку; ее ножки в желтых шитых сафьянных сапожках обнажились немного и свесились как будто на показ.

Ива, еще полный мыслей о злодее Полконе и об Мириане Боиборзовне, бросился к своему коню, догадливый Лазарь распутал, взнуздал его.

– Скоро, скоро, Юрий! – проговорила девица. – Юрий, Юрий, люди! – вскрикнула она опять, прижавшись еще более к всаднику.

Незнакомец оглянулся, увидел наших витязей и пустился стрелою в сторону.

– А! – закричал Ива Олелькович, вскочив на седло и – вместе с седлом перевалился на другую сторону. Злодей Лазарь позабыл подтянуть подпруги.

Ива Олелькович с помощью Лазаря встал на ноги и, озлобленный неудачею, догонял всадника быстрыми своими очами – но…

Всадник с добычей скрылся за лесом – и след простыл.

Когда конь был готов, богатырь сел, подобрал поводья, приударил пятами; но вдруг, задумавшись, остановился и опустил поводья.

«Кощей ли это? – думал он. – Может быть, опять наваждение Кощеевой нечистой силы, конь чутьем покажет правый путь».

Конь, досыта наевшись тучной, вкусной травы, хотел питии потому, не затрудняясь в выборе пути, подобно своему храброму всаднику, поворотил прямо к реке: Река была широка, да не глубока; конь прошел до середины, остановился и опустил морду в воду…

«Чует путь», – думал Ива.

Напился богатырский конь, начал бить по воде копытом.

«Путь кажет прямо», – думал Ива и вздернул повод, приударил своего коня, который, обрызгав его с ног до головы, готов уже был склонить колена, прилечь и перевернуться на мелких струях с боку на бок.

Переехав реку, Ива Олелькович пустился тропинкой, по которой проехал незнакомец с девицею; Лазарь не отставал.

На расстоянии двух выстрелов из лука от реки дорожка, пробиравшаяся чрез небольшой лес, вышла в открытую долину. Направо, около густой рощи, стояли Боярские палаты, обнесенные частым тыном; налево тянулось огромное село.

Дорожка шла около палаты; едва только Ива поравнялся с воротами, вдруг раздавшийся необычайный крик в доме обратил на себя его внимание.

Ива остановился.

Крик увеличился; из дому высыпали люди; все вопили, все крестились, все бегали.

– Верно, покойник, – сказал Лазарь Иве Олелькови-чу, – грех проехать, Боярин, не поклониться, не вкусить и не испить за упокой души.

Ива Олелькович поворотил коня на Боярский двор. Подъехав к крыльцу, соскочил с седла, отдал коня Лазарю. Лазарь привязал и своего, и Боярского к железному кольцу – и вот богатырь и его конюх идут на широкое крыльцо.

Хозяева и все домашние умолкли от удивления и страха, когда увидели нежданных вооруженных гостей.

Боярин дома, человек уже пожилой, в утренней одеж де без пояса, с недоумением и со слезами на глазах смотрел, как Ива Олелькович проходил сени, ни на кого не обращая внимания.

– То богатырь, могучий и храбрый витязь Ива Олелькович, принимайте его за белые руки да сажайте за браный стол на поминки! – сказал Лазарь Боярину.

– Родные мои, храбрые витязи, воители, дорогие гости! рады мы вам, хоть не в добрый час пожаловали! – проговорил Боярин и пошел вслед за Ивою Олельковичем, который между тем пробрался чрез толпу челяди в светлице, в другую камару.

Там стояла в углу тесовая кровать; две женщины рвались и рыдали подле кровати; одна средних лет, тучная, румяная, в сарафане и в богатой шубейке; другая старая, в простом балахоне.

Нараспев голосили они жалобы и обнимали по очереди что-то неподвижное, лежавшее под шелковым покрывалом.

«Так и есть, покойник!» – думал Лазарь, пробравшись вслед за баричем и просунув голову между толпой рыдающих девушек.

– Дочь ты моя милая!.. Ненилушка Алмазовна! погубила тебя нечистая сила, – вопила тучная женщина, стоявшая подле кровати.

– Дитятко ты мое красное, вспоенное мною и вскормленное! что с тобой подеялось, что сталося? – вопила другая.

– Ох вы, девушки, голубушки! бегите, ведите скорее попа с крещенской водой, да с крестным распятием!

– Ох ты, голубица моя сирая! не стало на тебе ни личика, ни образа!..

– Ох, за что осерчала на нас! мое детище? зачем стала ты камнем могильным?

– Что скажет твой красный жених, суженый, ряженый Якун Гюргович?..

Вот приходит иерей с крестом и водою крещенской, ему дают дорогу к кровати. Ива и Лазарь приближаются вместе с ним и видят на кровати, под покровом, в ночной повязке лежит безобразная личина, белая, как лик покойника, освещенный луною.

Удивленный иерей вопросил всех взорами: что такое сталось? Все вдруг заголосили еще более.

Боярин приблизился к попу и начал было говорить:

– Отец иерей! Ты ведаешь мою Ненилу?

– Ведаю, Боярин…

– Ох! крести, мой батюшка, крести! кропи святой водою! – вскричала Боярыня, увидев попа, сорвав покрывало с постели.

Священник, богатырь Ива и конюх его Лазарь, не знавшие до сего времени, что значит суматоха около кровати, отступили от удивления.

В постели лежал продолговатый обтесанный камень с изображением лика; на голове истукана была спальная девичья повязка.

– Крести, мой батюшка, окропи водосвятием! – продолжала кричать Боярыня.

– Вот что сталось с Ненилушкой, – продолжал Боярин заливаясь слезами. – Смотри, отец иерей!..

– И душечка в оконце вылетела в одной только белой сорочке с шитой бахромочкой, да в ферязи, да в сапожках желтых!.. Родная моя! остался только на нашем святом месте камык [231] Название вообще драгоценного камня. , болван тесаный!

– То истукан идольский, – прибавил иерей и, отдав назад дьяку кадило и кропило, отступил от кровати.

– Кади, кади, батюшка! – приговаривала Боярыня.

– Кропи, кропи, отец! – приговаривала мама, кладя земные поклоны. – Ох, шевелится, святой, шевелится…

Ошибалась она: окаменевшая Ненила не принимала прежнего своего образа.

Потеряв всю надежду на возвращение красного образа Ненилы Алмазовны, Боярыня и мама завопили горче прежнего; сенные девушки и все домовины, подставив левую руку к левой щеке, а правою рукою придерживая локоть левой руки, также точили слезы и всхлипывали в подражание горести Боярской.

Богатырь Ива, стоя подле кровати, задумался: не разрубить ли камень наполы? А Лазарь, не поняв еще ничего из всего им виденного, в сторонке расспрашивал у одной сенной девушки: зачем одели камень в одежду девичью и выгоняют из него нечистую силу?