Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе

Там застали они знакомого нам бильярдного героя, который играл с худощавым адъютантом в очках. Доб­родушие, начертанное в лице его, учтивость и обдуман­ная осмотрительность в выражениях давно уже обузды­вали кипящее нетерпение и досаду нашего героя. Они играли в крупную игру; много свидетелей держало за­клады, толкуя между собою о шарах и ударах. На лице бильярдного героя выражались сильные страсти игрока: досада на проигрыш, нетерпение, подстерегаемое замеча­ниями зрителей, самолюбие, оскорбленное тем, что дру­гой играет лучше, волновали его кровь. Между тем это нравственное расположение героя отчуждало от него все участие зрителей: без изъятия оно обращено было к крот­кому адъютанту, который притворялся пока можно было, будто не обращает внимания на выходки своего против­ника. Когда же они усиливались, адъютант спокойно пред­лагал оставить игру. Наконец, перессорясь со всеми зри­телями, проиграв все деньги, бильярдный герой отстал, приказал подать себе бутылку портеру и, осушив ее, пошел ходить по зале.

— А что, брат, проигрался?—спросил подходя к нему Александр.

— Невозможно играть... такая там духота! Нашла целая толпа зевак, все судят и рядят, притом же я устал.

— Много ли партий ты сыграл сегодня?

— Вероятно, партий семьдесят,—заметил Неотаки, шедший позади.

— Не может быть!—воскликнул Александр.

— Он все врет!—сказал сердито игрок, отходя от Нео­таки.

— Так-то ты проводишь время? - возразил Алек­сандр.— Хорошо же употребляешь ты свои способности!

— Что же мне делать, как не играть? Общества здесь нет, семейных домов, где бы можно было проводить вре­мя, тоже нет; в книгах недостаток; остается играть — в карты я никак не соглашусь: во-первых, того и смотри обыграют наверняка; во-вторых — я не в состоянии вести сидячую жизнь: мне необходимо движение. Игра в бильярд возбуждает во мне самолюбие до страсти; потом день­ги, цель моих трудов, также служат приманкою: выигры­ваю ли, рукоплескания зрителей упояют меня; а деньги да­ют средства насыщать тщеславие. Я ненавижу того, кто меня обыгрывает, и презираю кого обыгрываю. Необуз­данная страсть обращает на меня внимание зрителей, и я злобно радуюсь, что произвожу впечатление остервенелого зверя, от которого бегают. Ты видишь, страсть моя к игре наполняет мою жизнь сильными ощущениями, насыщает дух, изнуряет тело. Что бы был я без бильярда? Теперь начну играть без отдыха, потому что через неделю еду в экспедицию.

— Ну как же ты переменился! Хоть ты всегда любил бильярд и прослыл героем: да думал ли кто, что из тебя выйдет такой страстный игрок!

— Я страстен не к одному бильярду, но и к деньгам, а еще более к ощущениям от этой игры. Что за жизнь че­ловека, скажи, когда нет в нем страстей? Я пережил мно­гие; бильярд, быть может, моя последняя страсть, и при­знаюсь, я боюсь роковой минуты, когда ничто не будет меня волновать, потрясать... жалкое положение! Но пой­дем посмотрим, что делается в бильярдной.— Они пошли.

— Настал час мщения!—сказал герой Александру, ко­гда они вошли.- Видишь ли, как адъютант, несмотря на кроткий нрав, расстроен шутками своего противника! Те­перь он проигрывает, начинает сердиться и переменил свой удар.

Партия кончилась. Адъютант, искусно скрывая досаду, положил кий, вежливо поклонился и сказал:

— Я более не играю.

Противник, вынимая деньги из лузы, предлагал адъю­танту еще партию; но тот отказался. Тогда бильярдный ге­рой, взяв кий и обращаясь к адъютанту, сказал:

— Давай лучше играть со мною, цо старой привычке!

— Пожалуй.

— Сколько в лузу?

— Твой кошелек пуст, станем играть без денег.

— О деньгах не хлопочи; я пошлю за ними домой, а покамест возьму в буфете: какой добрый!.. Обыграл, а те­перь с ним без денег играй.

— Так давай играть почем хочешь, только сначала, я думаю, по маленькой.

Сделав уговор, соперники начали: герой дал выставку; адъютант первым ударом положил шары на себя.

— Ну, разучился играть!—заметил, улыбаясь, герой.

— Чур, играть без насмешек, я не дразню тебя, когда ты проигрываешь.

Партия следовала за партией, до глубокой ночи.

— Как скучен должен быть ваш город, судя по тому, что я видел нынче!—сказал Николаша Александру, когда они пришли к себе.

— Да,— отвечал тот.— Без привычки такое общество не всем понравится: впрочем, недолго тебе здесь скучать, нам надобно еще приготовить квартиру для родителей на водах.

— Ужели здесь нет никакого женского круга? Ни од­ной женщины, которою бы можно было заняться?

— Решительно ни одной; оттого ты видишь согласие между мужчинами: здесь не знают ни ревности, ни сопер­ничества, и некому ссорить нас сплетнями.

— Быть может, с одной стороны оно хорошо; но не менее того очень скучно, однообразно, несносно! Я не по­нимаю, чем эти господа занимаются.

— Играют в карты и в бильярд. Мы так свыклись с этой жизнью, что не чувствуем отсутствия женского пола в нашем обществе.

— Ну, а кто майор, который сидел с нами, и другой полковник, подошедший после? Что они делают?

— Майор Камбула — препочтенный старик, самых стро­гих правил; прежде его много употребляли по службе, а теперь он совсем затерт; мимо его рук прошли большие ка­питалы, однако он остался все-таки бедным. Человек ум­ный, владеет прекрасно пером, знает хорошо здешний край, видит вещи здраво, и хотя стар годами, однако еще свеж памятью. Камбула доживает здесь остаток дней сво­их более чем скромно; но он этим недоволен, его честолю­бие страждет, он чувствует свои способности, обогащенные опытностью, и жаждет быть полезным. Другой—полков­ник Адаме. Я мало знаю его, но считаю за хорошего че­ловека; он также ничем не занят.

— Кстати о службе. Ты шутил, когда советовал мне держаться совета Камбулы, уверять, будто я еду на служ­бу в Грузию?

— Нет, в самом деле. Ты найдешь в этом большие вы­годы, особливо если будешь шарлатанить и уверять, будто имеешь большую, протекцию у главнокомандующего.

— Так я, пожалуй, готов уверять не только это, но да­же что я побочный сын какого-нибудь знатного лица... пу­скай матушка не прогневается! Я взял себе за правило следить в жизни одни выгоды, не заботясь о мнении света: пускай он называет меня, если хочет, эгоистом! Велико­душные люди— это тщеславные простаки, жертвующие собою, бог знает для чего!

— Удивляюсь, Николаша, как ты решаешься сознавать­ся в таких чувствах даже мне, своему брату!

Николаша захохотал.

— Да кого ты, брат, думаешь обмануть своим притвор­ным великодушием и самоотвержением? Прошла эпоха ар­кадских пастушков и чувствительных селадонов! В наше время всякий знает, что в человеке господствующее чувст­во— себялюбие; а как нас с молодых лет, по принятому образованию, приучают жить в борьбе с собою, думать, что все врожденные нам влечения порочны, и стараться их превозмогать, в чем никто однако не успевает; то мы и нашли способ скрывать свои чувства под личиною совер­шенного противоречия тому, что мы есть. Следовательно, пышные слова — великодушие, самоотвержение, суть вы­мысел, дымообразная пелена, под которой мы прячем ра­зумное себялюбие.