Светлана Васильева - Сон Вовы

Вова удовлетворенно кивнул и хотел было снова переключиться, чтобы посмотреть повторявшийся в утренние часы фильм "Чук и Гек".

- Эту кинокартину, виденную вчера вечером, Вова хотел посмотреть сегодня утром еще разок, чтобы пережить вновь, но в этот момент раздался громкий стук в дверь.

Звонок давно уже был сорван, и мама, приходя, привыкла стучаться.

- Вова! Открой! У тебя сегодня день рождения. Ты это помнишь?

Вова помнил.

- Мог бы ты быть человеком хоть сегодня?

Вова мог. Он встал и включил свет, чтобы матери было лучше его видно. Потом на цыпочках подошел к двери и заглянул в прозрачный глазок. Там, пойманное, трепетало материнское око.

Око - бессонное, бездонное, всепрощающее, всепроникающее, неподкупное, негасимое, неделимое и неповторимое... со стоячей влагой в уголках, не сморгнуть, не выплакать... переполнившееся до краев... пульсирующее крылом, как мотылек на свету... все из собственного света и собственной тьмы... с маленькой дверцей радужной перепонки, куда хочется войти и спрятаться, как в детстве...

- Ты помнишь, в честь кого тебя назвали Вовой? - мучительно выдохнуло материнское Око.

- Жили-были три китайца... Як, Як Цыдрак, Як Цыдрак Цыдрони, - сказал Вова в глазок.

- Пусти! - взмолилось Око. - Я скоро уйду, но ты сначала пусти. На улице дождь со снегом, мерзость...

- Жили-были три китайки... Цыпа, Цыпа Дрипа, Цыпа Дрипа Дримпапони, продолжил Вова.

- Ты окончательно впал в детство, Вова! - возмутилось Око. - Ты болен, конечно, но не до такой же степени. И тебе сегодня, между прочим, стукнуло...

- Поженились Як на Цыпе, Як Цыдрак на Цыпе Дрипе, Як Цыдрак Цидрони на Цыпе Дримпапони, - гнул свое Вова.

- Открой, сыночек! - забилось Око. - Я знаю, у тебя отличная память, но ты же не будешь в такой день огорчать свою маму...

Вова молчал.

- Ну, хорошо, - Око льстиво подхихикнуло. - Если тебе так уж хочется, можешь рассказать маме, кто там у них родился.

Вова упорно молчал, пыхтя в глазок.

- Дети у них родились! Дети! - взорвалось Око. Мотылек, не выдержав темноты, рванулся вперед, прямо на лампу-убийцу. - И ты обязан помнить, чей ты сын!

Отвечай, ну, отвечай, кто дал тебе имя? В честь кого тебя назвали Вовой? Что ты молчишь? Забыл?!

Вова молчал.

- Подлец! - заголосило Око. - Урод, кретин, дегенерат, олигофрен, дебил, мутант, вялотекущий шизофреник, убийца своей матери!

Вова тяжело дышал, не отходя от глазка. Око заполнило все пространство, испепеляя его своим гневом.

- Бойся! Бойся материнского гнева!.. - шипело Око. - Имей в виду, это я назвала тебя Вовой, в честь великого мужа, поднявшего Русь из языческой Тьмы... Я!... И я не позволю тебе снова в этой тьме оказаться. Только через мой труп! Никто, слышишь, никто не вправе пренебрегать материнским началом... Имей в виду! Мать твоя жива и будет жить!..

И вдруг, раскрыв всю свою влажную ширь и заглотнув изрядную порцию кислорода, Око мелодично завыло:

- Не посрами, сынок, веры правильной, веры правильной и единственной, ведь дано тебе имя славное, имя славное и великое, в честь того, кто Русь святой водой крестил, кто навеки спас ее и навеки обратил!..

Вова отпрянул от двери - из глазка, обжигая, текла струя ослепительного утреннего света.

- Живи и работай, сынок, на благо нашей советской Родины! Как юный пионер Советского Союза!.. Перед лицом своих товарищей! Торжественно обещаю! Горячо любить... Работать... Жить... Как завещал великий Ленин... Как учит коммунистическая партия! - в комнате орал телевизор...

- Пора, Вова! Пора. Хватит тебе. - Око запнулось и затихло. Вова даже подумал, что мать ушла совсем, не простившись. Он снова припал к глазку. Око смотрело прямо на него.

- Так и не пустишь? Ну хоть дверь пошире открой, я тебе подарок принесла...

Вова приоткрыл дверь и на всякий случай убрал руки за спину.

- Все-таки ты мой сын...

Из щели в Вову полетел газетный сверток. Выстрелила входная дверь. Мать наконец-то ушла.

Сверток лежал и пах свинцовой примочкой. Сняв несколько влажноватых газетных слоев, Вова обнаружил под ними внушительных размеров книгу, открыл первую страницу и увидел, что книга начинается с оборванной фразы "... И возненавидел Исаак Иакова за благословение, которым благословил его отец его..." То была семейная Библия, переодетая в новую зеленую кожу, но с утраченным началом, пропылившимися, полуистертыми буквами - на Вову дохнуло старостью, увечьем, вечностью. Он положил подарок под елку.

- Пора! - решил Вова.

В этот час он всегда выходил из дома, чтобы несколько раз обойти его вокруг, а потом отправиться в ближний лес и исследовать его по кромочке.

Вова привычно шел мимо окон, пней, покосившихся скамеек, и вид его со стороны был хороший, никому не обидный: идет себе человек, как бы право имеет - глазами по сторонам не зыркает, все больше в землю упирается, травка под ним не мнется, солнышко ему ласково светит, облака нарисованные над ним плывут. Странник родного разлива. За плечами рюкзак, в рюкзаке позвякивает. Сегодня, правда, бутылок попадалось мало, и Вова без всякого удовольствия тащил свою ношу, но впереди еще был лес.

Вдруг его взгляд наткнулся на чьи-то обрезанные по щиколотку резиновые сапоги - хорошая, прочная вещь, из которой росла захудалая старушечья фигура. Наверное, старуха жила в том же доме, что и Вова, знала его маму и самого Вову носила на руках, когда он был маленьким. Поэтому сейчас она с тихой сокрушенностью вздыхала и помаргивала слезящимися глазами.

- Чего, моя старость не радость? - Вова был не чужд шутке.

Старуха, продолжая вздыхать, протянула ему пустую бутылку из-под "Кагора" и слегка запела:

- Возьми, милый, возьми... Сладенькое тут было, церковное, себе берегла, да уж чего... Что выпито, то вылито, с тем счетов не сведешь... Бабой Машей меня зовут, не помнишь?..

Вова принял милостыню и двинулся себе дальше. Но тут опять что-то заставило его поднять голову.

Прямо на уровне его глаз было приоткрыто оконце - узенькая створка для притока воздуха. Там, за белой пеленой занавесок стояла детская кроватка, в которой лежал, болтая ручками, крупный новорожденный ребенок.

Младенец лежал и смотрел прямо перед собой синими эмалевыми глазками, и Вову удивило, что он именно так отчетливо различает эту синеву. Даже через занавески она проступала. А младенец ничего не видел и не различал, он появился на свет совсем недавно, и с его глазок еще не спала небесно-молочная пелена.

Все его тельце каждую секунду куда-то устремлялось и двигалось не в силах понять смысла той ровной и неподвижной плоскости, на которую его уложили. Кроватка казалась ему неудобной и жесткой, и он то и дело взмахивал ручками, пытаясь покрепче ухватиться за воздух и проникнуть туда, откуда недавно прибыл.