Феоктист Березовский - Варвара

Схватили за руки, за ноги, раза три подняли и спиной на землю бросили. Изо рта кровь хлынула.

Молчит.

Один из мужиков взял с телеги старостин дробовик, подошел:

— Шомпол надо в зад пустить… До сердца дойдет… Сазнатца!

Застонал парень, заговорил:

— Не надо… Водицы бы…

Отвязали от телеги логушку, подали.

Раза три принимался пить — никак не может, кровь захлебать. Кое-как отошел. Стал рассказывать:

— Не хотел я… Нечистый попутал… вышиб из ума!.. Не помню, как топор схватил, как зарубил…

Остановился, дух перевел и опять:

— Опомнился я… За Иваном сходил… Взвалили на телегу… А к ракитам один увез… Один рубил на части… Один зарывал… Мучился… Душу выворотило!..

Замолчал.

Мужики после рассказывали: долго и они молчали; стояли, держались руками за пояса, а языком повернуть не могли.

Кое-как очухались.

Староста велел на телегу класть.

Нарвали мужики травы, сделали на телеге подстилку и стали Пенкина поднимать.

Тихонько положили.

А Пенкин стонет и все рассказывает: где зарыл ноги, где туловище; как мучился, как руки хотел на себя наложить…

— А вот теперь, — говорит, — рассказал… и легче мне!

Староста смеется:

— Вот так-то бы давно… чудак человек!

Подошли мужики к тятеньке:

— Ну, чо, Иван Степаныч… теперь к тебе поедем?.. Надо Ванюху-то поучить!?

Вышел тятенька вперед, посмотрел и говорит:

— Ехать ко мне не зачем! Поучить сына сам могу… вы меня знаете, мужики… правов своих я не лишен! Значит, не о чем беспокоиться… Сам представлю — куды следует!..

Пал на коня и ускакал к своей избушке на пашню.

Пенкина прямо с пашни в волость увезли.

А брата Ивана тятенька вечером привез на телеге домой — полуживого. Так уходил вожжами — узнать было невозможно…

Потом взялся за Варвару — с полчаса по ограде за волосы таскал, косу начисто вырвал…

Маменьку кнутом бил…

Младший брат, Влас, убежал за деревню к озеру.

А я в погребу просидела.

На другой день тятенька сам отвез Ивана в волость,

Там заседатель снял с парней допрос и в город отправил — в острог.

В остроге до суда три года просидели.

Потом и суд вышел.

Брату Ивану общество приговор дало — суд оправдал его.

А Пенкину дали: двести плетей и каторгу.

После этой беды Варвара словно переродилась.

Раньше была веселая, певунья. А после того сразу умолкла.

Стала сохнуть, румянец стал пропадать, только глаза, будто чернее да больше стали. Перестала со двора выходить и сарафан кумачовой забросила; стала синюю дабовую юбку носить. По десять раз в день волосы чесала, все ждала — когда коса вырастет.

Девки придут, уговаривают в хоровод или в разлучки играть — никак не уговорят.

Смеется, а у самой в голосе слезы:

— Будет… наигралась!

Маменька ласково начнет улещать:

— Оденься ты… поди… поиграй… засохнешь!

Сердито оборвет:

— Никуды не пойду… не засохну…

Если день праздничный да ведренный, уйдет куда-нибудь на зады, сядет у плетня за солнышко — косу плетет, да слезами поливает.

Сватали ее несколько раз — наотрез отказывалась.

Тятенька бить принимался.

Стиснет зубы, молча слезы хлебает и с места не тронется — пока тятенька бить не перестанет.

Потом поправит волосы и сквозь зубы скажет:

— Будешь бить, удавлюсь!.. А в замуж не пойду…

Отступился и тятенька.

Так три года прожила, до самого ухода Пенкина на каторгу.

Все три года, тихонько от тятеньки, холсты ткала; продавала и деньги копила.

Вскоре после суда, каким-то манером, пронюхала она, что скоро по тракту арестантов прогонят и что в той партии Пенкин пройдет.

Стала проситься у отца верст за сорок в деревню, погостить у родственников. А деревня эта стояла как раз на тракту, по которому каторжан гоняли.

Поворчал тятенька — пустил. Видит девка засохла, думает: погостит, может быть отойдет.

Уехала Варвара с попутчиками и месяц цельный у родственников прожила. Все партию арестантов поджидала.

И дождалась-таки.

Подговорила тамошних девок, чтобы не одной, а компанией встретить.

Все утро в тот день хлеб и пироги с грибами пекли, да всякую всячину жарили.

Партия шла большая — около ста человек.

К полдню навязали девки узлов, туеса с квасом захватили, вышли за околицу, сели на траву и стали партию поджидать.

Как только партия из лесу показалась, Варвара к девкам:

— Девоньки!.. Давайте по-старинному арестантов встречать…

— Как по-старинному?

— А так… Когда партия остановится, подойдем с разных сторон… милостыньку подадим… накормим, квасом напоим… А когда станут уходить — благословим и перецелуем всех…

Девки в хохот:

— Ты чо, Варька!?

— Арестантов не целовала!

— Мало парней-та?

Варвара свое!

— Не об этом я… Слыхала от старых людей: если арестантов в дороге благословить и поцеловать — дойдут до самого места благополучно…

Девки смеются:

— Ну, дак чо… мы не убудем!

Так и согласились.

В полдень партия подошла к околице и неподалеку от девок стала на отдых располагаться. Шумят, разговаривают, от кандалов звон звенит.

Девки с узлами к солдатам.

Варвара впереди всех:

— Землячки!.. Можно милостыньку подать?

Солдаты зубоскалят:

— Вы лучче нас угостите!

— Можно и вас…

— Ну, вот, погодите ужо… усядутся, тогда и подавайте…

Старший кричит:

— Да в круг не заходить! Нe полагатца…

Арестанты большим кругом стали по траве рассаживаться. Солдаты поскидали с плеч скатанные шинели, составили ружья козлом и около арестантов по кругу стали располагаться. Часовых поставили.

Кричат девкам:

— Ну, девки, подавайте!..

— Подходи!

А Варвара глазами уж всю партию перебрала. Увидала Пенкина, без памяти кинулась с узлом вокруг партии.

Далеко он был.

Подошла, присела, бормочет и как во сне слышит: говор кругом, кандалы звенят, а над головой голос Пенкина:

— Спасиба крассавица… спаси те Христос, дай те Господи…

Сидит Варвара, узел развязывает, а развязать не может — руки трясутся.

И опят слышит:

— Дай-ка… я сам развяжу… Ни чо… не бойся!.. Мы ведь тоже православны… не обидим!

Арестанты тоже уговаривают:

— Не бойся, девка!.. Мы не звери…

Кое-как пришла в себя, стала угощать.

Кругом потише стало.

Едят арестанты, другим в круг милостыньку передают, еду похваливают и девок благодарят.

Пенкин тоже ест и украдкой на Варвару поглядывает.

Как только солдаты и арестанты, промеж себя, погромче заговорят, тихонько шепчет ей:

— Не горюй, Варя… что поделать… надо забыть! Иди замуж… а обо — мне Богу молись.

— Ни за ково не пойду… по гроб жизни!

— Ну… как знашь… Об одном прошу: не горюй… молись… очень я согрешил…

Глядит она на него, а у самой сердце кровью исходит.