Сулейман Велиев - Триглав, Триглав

- Вот что, други мои, юные мои товарищи! - Голос Павло еще более потеплел, но была в нем и какая-то новая нотка, нотка решительности. Позвал я вас не для того, чтобы читать вам проповедь... Вынужден я разлучить вас на время. Я долго думал, колебался. Если не ошибаюсь, вам хотелось бы работать вместе, но приходится отправлять вас в разные места. Сила пойдет в горы. Задание ему уже известно. А ты, Зора, должна... Мы поручаем тебе доставить приказ партизанской бригаде, действующей в районе Гориции. Это очень важно, дорогая. Речь идет об освобождении Триеста... Итак, вы оба должны на время забыть о том, чем занимались до этого дня. Особенно это касается тебя, Сила. Ты больше не даешь представлений, чтобы не привлекать к себе внимания. Ты, Зора, больше не пишешь и не расклеиваешь листовки. С этим все покончено. Вас ждет дело очень, очень серьезное, трудное... У меня много отважных бойцов, но такие ответственные поручения не всякому доверишь. Я все обдумал, прежде чем дать вам задания. Я учел твою ловкость и сообразительность, Сила, и то, что ты, Зора, хорошо знаешь итальянский язык. Мне кажется, я правильно распределил обязанности? И хотя, по законам военной службы, обсуждать задачу с бойцами не положено, я делаю это, чтобы вам все было ясно. Друзья мои, я разлучаю вас, чтобы потом еще больше и крепче сблизить. Ну, мои храбрецы, в путь! И на нашей улице еще будет праздник!

Павло встал, опираясь на костыль. Достал из шкафа нужные документы и принялся подробно инструктировать Зору и Силу.

Когда Сила вернулся домой, Марица латала его старую суконную куртку. Она плохо видела и с трудом продевала нитку в ушко иголки.

- Мама, не мучай себя, тебе уже трудно заниматься шитьем, - сказал Сила и сел рядом с ней.

Марица тягостно вздохнула.

- Что делать, сынок? Война помешала женить Анатолия. Будь у меня невестка, она бы мне помогала. А так - что же делать? День и ночь молю бога, чтобы он оставил тебя при мне...

- И я тоже хочу быть с тобой. Но... мама... раз уж ты заговорила об этом, я должен сказать: мне надо ехать.

- Куда, сынок? - тихо спросила Марица.

- Надо... На несколько дней. Есть серьезное дело.

- Что за дело?

- Извини, голубушка... Об этом, понимаешь, нельзя говорить.

Марица подняла на него полные слез глаза.

- Сынок, ты знаешь, я никогда не становлюсь тебе поперек пути.

Сила взглянул в морщинистое лицо старушки, потом перевел взгляд на мрачные, в сырых потеках, стены жилища, и сердце его сжалось от горечи. Сейчас бы дать старой женщине покой, побыть рядом с ней, согревая ее сыновней лаской! А надо уходить. Ежа, наверное, уже давно отправился в путь. Не упустить бы его! Дело серьезное, и нельзя терять ни минуты.

Чтобы успокоить мать, Сила ласково сказал:

- Я скоро вернусь. А если задержусь, пришлю весточку....

- Сынок, я знаю, куда ты отправляешься. Нечего скрывать от меня. Ведь я член Смока*.

______________

* Смок - женская антифашистская организация.

Сила, несколько озадаченный, промолчал. "Так вот она какая, старая Марица?! Никогда не подумал бы..."

- Ничего, сынок, - продолжала Марица. - Мне можно и не говорить, куда едешь. Знаю, ты делаешь полезное дело. Одна только просьба к тебе: увидишь там брата своего Анатолия, обними и поцелуй его за меня.

- Хорошо, мама. Я сам по нему соскучился... А ты знаешь, мама, Зора тоже уезжает...

- Значит, вместе едете? - улыбнулась Марица, смахивая слезу.

- Нет, она едет в другую сторону.

- Вы расстаетесь?

- Да. Нельзя всем быть в одном месте.

- Поезжай, сынок, и возвращайся здоровым.

Марица прочла молитву. Потом неожиданно сказала:

- А Зора - хорошая девушка. Умница... Как ее покойная мать... Девушка эта достойна тебя. Сынок, я стара и больна. Может быть, не удастся вас увидеть, - голос ее задрожал. - Так ты помни, сынок: я хочу, чтобы ты дружил с Зорой. Не обижай ее. Это мой тебе завет. Может быть.

Зора... Сила любил ее с каждым днем все сильнее. Вспоминая Зору, он чувствовал такой прилив сил, что все на свете казалось ему нипочем.

- Мама, мы давно дружим. Я... - он хотел было сказать, что любит девушку, да постеснялся. - Я не обижу ее, не беспокойся. Мы вернемся к тебе все вместе - Анатолий, Зора и я.

- Дай бог! Дай бог, дорогой!

- Береги себя, мама. Мой товарищ Васко - ты его знаешь - будет тебя навещать. Вот, возьми себе на расходы. - Сила положил перед матерью три тысячи лир. Вчера, когда он сдавал деньги, собранные в пользу партизанской организации во время представлений, Павло возвратил ему эти три тысячи лир, чтобы он оставил их матери.

Сила обнял и поцеловал Марицу. Уже отойдя сравнительно далеко, он не удержался и оглянулся.

Мать все еще стояла у ворот. Она махнула ему рукой, и он зашагал навстречу своей новой судьбе.

АМОРЕ

Анита любила свой поселок. Сказать по правде, Святой Якоб - это даже не поселок, а целый город. В нем были заводы и фабрики, хорошие улицы и площади. А кругом - горы, солнце, лес... Казалось, рай. Но отец Аниты, горняк, не раз с горечью говорил о том, что жить трудно и что ни на что на свете у него глаза не глядят. А ведь он любил свой край! Серебряные рудники Идриа, говорил он, занимают одно из первых мест в Европе, а жители едва ли не самые бедные на всем свете. Богатство края - хлеб, серебро, рыба - все в руках богачей.

Аниту поначалу удивляли его слова. Многое в них было неясно ей, но позднее она стала все понимать. Чего проще: старый горняк добывал горы серебра, но не мог купить дочери даже серебряный медальон!

Позднее особым смыслом наполнилась для нее народная песня:

Лепа наша домовина,

Нема круха, нема вина!*.

______________

* Прекрасна наша родина, да нет у нас ни хлеба, ни вина (словенск).

С первых же дней войны горе свалилось на семью Аниты. Сначала фашисты расстреляли отца - за то, что он скрывал в своем доме коммуниста... Потом арестовали и выслали неизвестно куда всех трех братьев. Не выдержав таких испытаний, умерла мать. И даже после этого осиротевшей Аните фашисты не давали покоя. Несмотря на потрясения, пережитые ею, природная живость сквозила в ее движениях, жестах и особенно в глазах - синих, чистых, глубоких, как небо. Алые губы придавали особую прелесть ее лицу, смелые брови делали его еще более выразительным; от природы у нее была величавая походка.

Повзрослев, Анита стала красавицей. Только не ко времени расцвела девушка. Всюду - враги, и красота теперь была настоящим несчастьем. Подруги советовали Аните: увидишь фашиста, придай лицу как можно больше суровости, закрывайся. И Анита, чтобы казаться некрасивой, носила тряпье, сутулилась, как старушка. Но разве не правда, что уродство скрыть можно, а красоту никогда? Стройная девушка не могла сойти за горбунью, и, приглядевшись к ней, один фашистский офицер прямо сказал: "Если подружишься со мной, никто больше не будет тебя беспокоить". Анита, кипя от негодования, но внешне спокойная, ответила уклончиво. Ведь будет хуже, если грубо оттолкнуть. Она надеялась как-нибудь выпутаться из создавшегося положения, и было очень важно выиграть время.