Сулейман Велиев - Узлы

Он двинулся не спеша по тропинке, потом, что-то вспомнив, обернулся.

- А примета и вправду счастливая, сынок! Как говорится, легкая нога у джейрана...

Примета счастливая, да не к добру пришлась. Только налаживалась мирная жизнь, работа. И вдруг... Не помогли быстроногие джейраны, чей легкий бег обещает счастье и исполнение желаний...

6

Как-то сразу состарилась Наджиба. Тяжело передвигает отекшие ноги, душат приступы астмы, и, когда начинает бить ее кашель, лицо искажается страхом - он застыл в уголках рта, прячется меж бровей. Болезнь преждевременно состарила эту пятидесятилетнюю, когда-то красивую женщину. Она подолгу лежит в постели, с тоской и страхом прислушиваясь к биению своего слабеющего сердца.

Постепенно все заботы о доме и матери легли на плечи Пакизы. "Ничего. Она свободна, дети за юбку не цепляются. Пусть ухаживает за матерью", говорили меж собой ее замужние сестры.

Однажды забежала проведать мать Перване - она была чуть старше Пакизы, - сказала, с любопытством приглядываясь к похорошевшей сестре:

- Не торопись. Думаешь, большое счастье иметь мужа, семью?

- О! Что можно ожидать от других, если родная сестра дает такой совет!.. По-твоему, я не должна выходить замуж? - пошутила Пакиза.

- Нет, почему... Но это почти всегда лотерея. Ты должна выбрать человека, который будет уважать больную мать.

Пакиза ничего не ответила, не хотелось ей, чтоб мать услышала этот разговор. А потом долго обиженно вспоминала слова сестры: "Выбрать"... Не полюбить, а выбрать, как одежду, как удобный и нужный в доме предмет. Почему она так сказала? Мама и сама никогда не одобрит такой "выбор", у нее у самой нелегко сложилась жизнь. В тридцать потеряла мужа. Работала учительницей брала дополнительно уроки в вечерней школе, растила троих детей. Всех выучила, вывела в люди. Девочки с эгоизмом, свойственным юности, не замечали, как слабела мать. Только Пакиза еще со школьной скамьи всё старалась чем-то помочь ей. То возьмется за стирку и хоть сотрет в кровь пальцы, а белье постирает. То сбегав к соседке "на консультацию", приготовит обед.

Если мама засидятся за тетрадями, Пакиза не спала тоже, вздыхала, ворочалась.

Поболтав о своих семейных делах, сестра быстро убежала, даже посуду не убрала со стола. Вскипятив молоко, Пакиза присела к постели матери.

- Вот и снова вдвоем, - будто даже с облегчением сказала Наджиба. Одна ты у меня. А эти, - она кивнула на дверь, - как не родные.

- Что ты, мама! Не обижайся на них. Семья, дети...

- Время придет, и ты уйдешь. - Наджиба отвернулась к стене. - Ступай, ступай, я вздремну.

"Как получилось, что старшие дочери выросли такими - черствые, эгоистки?.. Если бы я, мать, была невежественной, грубой... Сколько чужих детей выучила, добрыми воспитала, научила людей любить. Неужели родных детей проглядела? Сейяра - первенькая, баловали все ее, каждое желание девочки исполнялось, как по волшебству. И ведь радостно было делать это для ребенка. Случалось, начнет капризничать, надо бы шлепнуть, наказать... Рука не поднималась. Жалко. И с Перване так же было. Привыкли обе, что мать для них живет. Сама, сама сделала их такими, а когда родилась Пакиза - у нее уже не было сил. Младшую некогда было баловать. И ей, Пакизе, больше всех доставалось. Почему добро злом оборачивается?"

Пакиза тихонько вышла на кухню, присела на табурет.

"Время придет", - сказала мать. Который раз заводит она разговор об этом... Все твердит, что Пакиза не должна упускать своего счастья. А где оно, это счастье, кто знает?

Нельзя сказать, что Пакиза была красивее сестер. Да и держалась она как-то в стороне всегда, от каждого нескромного взгляда сжималась. И все-таки, когда сестры бывали вместе, не темная, большеглазая Сейяра, не кокетливая Перване, а именно Пакиза привлекала взгляды мужчин. И характер у нее был ровнее, мягче. Не раз стучались сваты в дверь Наджибы, но Пакиза все находила повод отказывать самым, казалось бы, завидным женихам. Одним говорила, что готовится в аспирантуру, другим, что мать больна - не до сватовства. Ее раздражало само появление свах.

С товарищами по институту она была ровной, приветливой, никого особо не выделяя, хотя и здесь ее отличали вниманием уже всерьез приглядывающиеся к девушкам студенты. В особенности Рамзи. Пакиза и не заметила, как постепенно оттеснил он от нее своих "соперников", окружил предупредительной заботой. Стоило Пакизе спросить о новом фильме, как Рамзи в тот же день являлся с билетами. Если летняя практика разъединяла их на месяц, два, он писал ей теплые, шутливые письма, где каждая строчка дышала нежностью. И все-таки мысль о том, что они могут пожениться, ни разу не приходила ей в голову.

- А чем плох Рамзи? - осторожно начинала порой мать.

Действительно, чем плох, Пакиза и сама не знала. В одном была уверена: это не тот человек, с которым захотелось бы ей идти рядом всю жизнь, не тот, перед которым распахнутся все уголки ее сердца. И когда сваты осаждали Наджибу, та только руками разводила:

- Что делать, сердце ее молчит.

- А не слишком ли ты требовательна? - сказала ей как-то одна из подруг. - Будешь так привередничать, останешься старой девой. Знаешь, что такое одиночество?

Но неужели лучше связать свою судьбу с нелюбимым человеком только ради того, чтобы не остаться в старых девах?!

В последнее время все чаще и чаще думала об этом Пакиза. Даже себе боялась признаться, но что-то изменилось в ней после возвращения из Москвы. Иногда на улице, в толпе, на автобусных остановках ловила себя на том, что волнуется, вспыхивает, встречая человека, чем-то отдаленно напоминающего Васифа.

Разве никто до сих пор не рассказывал ей о своей судьбе? Что может быть общего между нею и этим гордым человеком, который сквозь тяжелые годы пронес удивительную веру в людей, в будущее. Не старался вызвать сочувствие и так искренне потом благодарил ее за теплоту и участие... Сначала она по-человечески пожалела его, а узнав ближе, устыдилась этой своей жалости, чувствуя, как покоряет ее внутренняя сила его характера, гордость и вместе с тем ничем не защищенная уязвимость.

Она знала и других людей. Среди ее знакомых были и такие, что всю войну не покидали своих уютно обжитых домов, своих мягких постелей. Но вот стоит перегореть электрическим пробкам, и они уже брюзжат на время, на людей, на наши законы.

Пакиза и сама не всегда отличалась терпимостью к неудачам. Бывали мгновения, когда и ей жизнь казалась неинтересной, бессмысленной. Но как все это мелко по сравнению с тем, что вынес Васиф.

Удивляло ее и другое, - судя по всему, никого на родине у него не осталось, никто не ждал его дома. Почему же так рвался он в родные края? Неужели действительно так властен воспетый поэтом "дым отечества", и горький и приятный?