Александр Туркин - Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

На полу лежал, распластавшись всем телом, человек, покрытый грязным и жалким отрепьем. Вокруг пояса он был обвязан веревкой. Два конца ее были привязаны к кольцам, ввинченным в противоположных стенах. Это позволяло привязанному делать всего лишь два-три шага вдоль комнаты…

Оказалось, что перед нами был "бешеный" и что сейчас ему производили одну из многочисленных операций изгнания беса — ему прижигали железом пятки…

Я живо помню крепкую и сильную фигуру старика-раскольника, хозяина дома и отца "бешеного". Он смотрел на нас горящими злостью глазами и злобно шамкал:

— Ваше дело… Антихристову печать наложили на сынов… Одного потом в солдаты забрили, а другой — вот… Ваших рук дело, любуйтесь…

II

На другой день утром, до обычного приема больных, мы освободили и приготовили для "бешеного" небольшую комнату, которая служила помещением для аптеки. А аптеку перевели в мою комнату. Больничный сторож тем временем сходил в деревню узнать, привели или нет больного, и вернулся с отрицательным ответом.

— Теперь его не поймать, — добавил он к своему рапорту. — Что беса поймать, что бешеного — все едино.

— А ты знал, что на деревне есть сумасшедший? — спросил его доктор.

— Знал… У нас все обчество уговор составило — не выдавать… А мы, можно сказать, с Иваном Прохорычем дружки были.

— Значит, ты знаешь, как он и с ума сошел?

— Да кто его знает, как… Кто говорит, от пьянства, кто — от дурной болести. А по-моему — горд был, ну, ангел господень и отступился, бесу-то, значит, слобода… Чего-чего с ним только ни делали, чтобы беса выгнать, денег сколько на него рассорили — страсть! Из Обиралова чтеца выписывали, один он двадцать рублев сгрел. А проку никакого: читал, читал, не мог отчитать… А жаль мужика-то, — молодой еще человек, сорока годов ему нету… Вот она, гордость-то наша.

— Что же, у него семья есть?

— Жена евонная в монастырь опосля этого случая ушла, а детей у него нет — мертвыми все рожались… Ох, господи, господи…

После приема больных пришел в больницу старик, который вчера показывал нам хлев. Он спросил доктора и, когда его впустили в нашу комнату, брякнулся ему в ноги.

— Не губи, ваше благородие…

— А разве я собираюсь губить кого-нибудь? — засмеялся доктор.

— Не губи, ваше благородие… Всем миром просим — не губи…

— Вот заладил… Говори толком, что тебе надо?

— А насчет бешеного… Не выдай, кормилец… По гроб жизни…

Оказалось, что старик пришел просить от лица крестьян не выдавать их тайну и не настаивать на том, чтобы сумасшедший был отправлен в больницу. Крестьяне боялись повторения того случая, о котором нам рассказывали вчера, и не хотели беспокаянной погибели "бешеного" и возможного наказания его родственников. Кроме того, боялись, что и все "обчество" за укрывательство помешанного может подвергнуться наказанию.

— Ну, "обчество"-то тут не при чем, — заметил доктор. — А все-таки больного мы обязательно отправим в губернскую лечебницу. Дома, в хлеву, держать его нельзя, а у нас, в нашей больнице, для него нет места.

Это было сказано очень твердо, тоном, не допускающим возражений, но старик продолжал кланяться, упрашивать, обещал даже "благодарность" и деньгами и живностью.

— Не обидь, ваше благородие… Заставь по гроб бога молить…

Разговор был прерван сторожем, который стукнул в окно с улицы и крикнул:

— Бешеного поймали!

Мы вышли на крыльцо. С раннего утра шел, не переставая, дождь, превративший дорогу в какое-то месиво и придавший обнаженной степи печальный и сиротливый вид. В полуверсте от нас медленно двигалась по дороге кучка людей, конвоировавших грязную и неуклюжую телеry. Заморенная кляча с трудом вытаскивала одну ногу за другой из грязи, низко-низко опустив голову. Все это шествие казалось необыкновенно печальным и жалким, — люди, без шапок, босиком, в одних рубахах и портах, насквозь промокли, озябли, устали и с трудом передвигали ноги. Их мокрые, съежившиеся фигуры были так же жалки, как и кляча с взъерошенной мокрой шерстью, с опущенной головой, с узкими боками, на которых резко выступали под натянутой кожей ребра… время от времени шедший впереди человек дергал лошадь за узду, кричал осипшим и злым голосом: "У-у, стерва!.. Но, окаянная!.." — и бил ее по бокам длинной и толстой палкой. При каждом ударе кляча поднимала голову, делала усилие и дергала телегу, но тотчас же утомлялась и опять двигалась апатично и медленно.

— Эх, жисть наша, — вздохнул старик, созерцая картину. Процессия поравнялась с крыльцом больницы. Люди, лошадь, телега — все было забрызгано грязью.

— Привезли… — хрипло сказал Кузьма, шедший впереди всех. Он подошел к крыльцу и в изнеможении опустился на грязную и мокрую ступеньку. Это был дюжий мужик, смотревший исподлобья, угрюмо и дико.

В телеге, на сене, лежал "бешеный". Его тело ничем не было покрыто, посинело от холода и дрожало мелкой дрожью. Оно совсем не походило на живое человеческое тело, — синее, грязное, покрытое местами кровью… Только дрожь, странная дрожь, начинавшаяся в конечностях, переходившая на все тело и исчезавшая, чтобы через полминуты снова проделать этот круг, показывала нам, что перед нами живой человек. Лежал он ничком, зарыв голову в сено, так что нам были видны лишь его спина и ноги.

Доктор подошел к телеге, пощупал "бешеному" пульс.

— Скверно… Несите его в больницу.

Кузьма не тронулся с места. Он положил голову на руки и сидел, съежившись и покачиваясь из стороны в сторону.

Больного с трудом вытащили из телеги, взяли на руки и понесли в больницу. Его всклокоченная голова и руки безжизненно свесились вниз. Когда поднимались на крыльцо, руки, грязные, изможденные, покрытые кровью, задевали за ступеньки…

— Легкой, — заметил один из несших больного, — отощал…

Его внесли в приготовленную для него комнату и положили на спину на скамейку. Подушки не было, и потому его голова закинулась немного назад. Лицо было мертвенно бледное, безжизненное, исхудалое донельзя. Время от времени по нему пробегала короткая судорога, приподнимавшая углы губ, — и тогда казалось, что больной хочет улыбнуться.

— Далеко догнали? — спросил доктор.

— За Осиновым переездом… В болоте завяз.

До Осинового переезда было не меньше двадцати верст. "Бешеный" пробежал это расстояние "единым духом" и, смертельно измученный, как загнанная лошадь, упал в болото и уже не мог оттуда выбраться.

Ноги больного оказались израненными, исколотыми в кровь. На правой ноге большой палец был вывихнут. На всем теле было множество синяков, кровоподтеков, старых и свежих… Мое внимание остановили два больших рубца на спине; рубцы эти пересекались под прямым углом, и таким образом получался белый крест, резко выделявшийся на синей коже больного.