Абрам Терц - Прогулки с Пушкиным

В воспоминании - в узнавании мира сквозь его удаленный в былое и мелькающий в памяти образ, вдруг проснувшийся, возрожденный,- мания и магия Пушкина. Это и есть тот самый, заветный "магический кристалл". Его лучшие стихи о любви не любви в собственном смысле посвящены, а воспоминаниям по этому поводу. "Я помню чудное мгновенье". В том и тайна знаменитого текста, что он уводит в глубь души, замутненной на поверхности ропотом житейских волнений, и вырывает из забытья брызжущее, потрясающее нас как откровение "ты!" Мы испытываем вслед за поэтом радость свидания с нашим воскресшим и узнанным через века и океаны лицом. Подобно Пославшему его, он говорит "виждь" и "восстань" и творит поэтический образ как мистерию явления отошедшей, захламленной, потерявшейся во времени вещи (любви, женщины, природы - кого и чего угодно), с ног до головы восстановленной наново, начисто. Его ожившие в искусстве создания уже не существуют в действительности. Там их не встретишь: они прошли. Зато теперь одним боком они уже покоятся в вечности.

У стихотворения "К***" (1825 г.) есть свой литературный подстрочник, следуя ритму и смыслу которого, оно, по всей видимости, писалось. Возможно, этот ранний текст не столь совершенен, как его попавший в шедевры наследник, и, уж конечно, не так известен, но он позволяет немного дальше заглянуть в неопределенную область, откуда исходил поэт в своем прославленном "чудном мгновеньи", имея в виду под таковым, неверное же, не только встречу с приехавшей повторно женщиной.

Возрождение (1819г.)

Художник-варвар кистью сонной

Картину гения чернит

И свой рисунок беззаконный

Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,

Спадают ветхой чешуей;

Созданье гения пред нами

Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья

С измученной души моей,

И возникают в ней виденья

Первоначальных чистых дней.

Прошлое, возрожденное в стихотворных воспоминаниях Пушкина, не покрывается события-ми, которые когда-то были и сплыли, а потом снова выплыли - на сей раз в стихах. Хотя, следует заметить, сам уже обоюдный процесс появления-узнавания некогда утонувшей и вдруг, с течени-ем времени, выплывшей из мрака реалии (непременно из мрака: "Во тьме твои глаза сверкают предо мною", и внук поминает Пушкина "во мраке ночи", одолевая всю тьму, весь ужас небытия вдохновенной вспышкой сознания), так вот, говорю, сам этот процесс существенен и насыщен значениями, образуя сумбурную атмосферу блуждающего в припоминаниях текста, составленного как бы (как в стихотворении "К***") из нескольких, перетекающих друг в друга, потоков темного воздуха, в котором то мутнеют, то брезжат милые очертания.

Пушкина не назовешь памятливым поэтом. Скорее он забывчив, рассеян. Потому что прежде, чем кого-то вспомнить, тот должен как следует исчезнуть, растаять в памяти, и тогда она уже возьмется за дело, и перевернет все вверх дном, и вызволит из могилы желанный образ: "Явись, возлюбленная тень..." Но приведенная в брожение, разгоряченная память, попутно с имевшими место событиями, приуроченными к встречам и датам, выбрасывает иногда - и это главное,- как морская волна с дна, еще какие-то, непонятно какие, "виденья первоначальных, чистых дней". Детского, что ли, или, быть может, более раннего - невоплощенного, дочеловеческого, замладенческого состояния.

О них нечасто упоминается. Но они-то и красят и обмывают все былое небесным пламенем, от которого его образ кажется ярче окружающих впечатлений и, я бы сказал, благоухает и улыбается в детской доверчивости не ведающею о добре и зле, первоначального блаженства.

Не исключается, что поминутные, навязчивые оглядки на прошлое для того и практиковались поэтом, чтобы вместе с прочим старьем вспомнить что-то более важное, зачерпнув живой водицы из далекого колодца. С чего бы, спрашивается, еще так упорно и бестолково ему ворошить злосчастные бебехи, задумываться, озираться, если не ради смутной надежды окунуться в первоисточник, откуда, он знает, текут заодно и его бессмысленно звонкие строфы?

Поэзия, в представлении Пушкина, основывается на припоминании уже слышанных некогда звуков и виденных ранее снов, что в дальнейшем, в ходе работы, освобождаются из-под спуда варварских записей, временной шелухи, открывая картину гения. Та картина существует заранее, до всякого творчества, помимо художника, дело которого ее отыскать, припомнив забытое, и очистить. Вот он и крутится, морщит лоб, простирает руки к возлюбленной: "Твои небесные черты..." - к возлюбленной ли? а не, вернее сказать, к той младенческой свечке-лампочке, что сияет перед нами в тумане, как некая недоступная даль?

И милой жизни светлу даль

Кажите за туманом!

Кажите, и он кажет - порою в пустяковом стишке, редко называя по имени (все равно настоящего, полного имени никому произнести не дано), а иной раз, путаясь в координатах, величает "звездой пленительного счастья", или как-нибудь еще несуразнее, но это уже не имеет значения.

Редел на небе мрак глубокий,

Ложился день на темный дол,

Взошла заря.. Тропой далекой

Освбожденный пленник шел;

И перед ним уже в туманах

Сверкали русские штыки,

И окликались на курганах

Сторожевые казаки.

Это она сверкает - в туманах. Только она, та "светла даль", покуда он к ней приближается, загадочным образом сверкает уже позади. Раньше и позади. Как родина. Любые песни сойдут за ее отголосок.

Напоминают мне оне

Иную жизнь и берег далъный.

Ну, хорошо, хорошо - спи. Отче, открой нам, что мы Твои дети.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

У Пушкина было еще одно, немного холодное, торжественное слово: совершенство. Самим собою довольное, полное до краев равновесие. Поэту полагалось свои создания (ничтожный обман) возвести в перл совершенства. И он возводил.

Но чтобы появились пушкинские черты, к совершенству необходимо всегда что-то прибавить. Светлу даль. Чудное мгновенье. Еще что-нибудь.

Твой голос, милая, выводит звуки

Родимых песен с диким совершенством...

Сказал - и разом все, какие есть, не сдвигаемые, на века, композиции накренились и закачались. Того и гляди упадут. Это надо же - с диким совершенством! Как в бочку с порохом. "Народ безмолвствует". А мы-то думали: фрагмент, уравновешено, спокойствие. Спокойствие над дикой пропастью. "...И не был убийцею создатель Ватикана?" Качаемся. Свирепый камень открыт ветрам. Что ж вы хотели: на то отрывок - чтоб открыть. Открыть закрытое. Впустить незаверше-нность в совершенство? Какая дичь. "...И не был убийцею создатель Ватикана?" На-зад! Назад нас тянет, заткнуть дыру, перечитать, проверить, был или не был, о чем безмолвствует... На край - подумать страшно. "Твой голос, милая, выводит звуки..." Границы падают. Отрывок - не царскосельский парк, не мрамор, но - море. Накренились мачты. Не бойтесь. Поздно. Мы в безмерности.