Георгий Венус - Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)

Я схватил его за ноги, но он дико закричал, вскинув руки в небо. Я бросил его и вновь побежал. Последним в цепи...

Бежал, хромая.

Эти проклятые ноги!..

* * *

Под самым городом мы наконец замедлили шаг. На окраине остановились.

Горячий от солнца штык обжигал лицо и руки. Но я не подымал головы. Не отнимал рук от штыка. Стоял, прислонившись к винтовке, медленно подымая то одну, то другую ногу... Ноги горели.

На белых стенах халупы виднелись следы наших пуль - серо-зеленые пятна. Из них сыпалась сухая глина. Выше, в тени, под самыми крышами, расползались подтеки. Еще не подсохло. Окна халуп были забиты ставнями. Одно окно - убогого крайнего домика - было разбито. На подоконнике лежали черепки цветочного горшка и комочек сухой земли. Под окнами, корнями вверх, валялся сломанный кустик фуксии. Под забором возле канавы издыхала лошадь. Она лежала на спине, подняв кверху неподвижные ноги. Ноги торчали, как оглобли брошенной рядом подводы. Лишь одна нога, передняя, еще дергалась. Била копытом воздух. Дальше, в глубь улицы, под покосившимся фонарем, лежал убитый. На спине его, как горб, вздувалась гимнастерка.

"Вот, наконец обуюсь!" - подумал я.

Подошел.

Черт! Он был уже без сапог...

Вечером я пошел к штабу полка.

- Идите в комендантскую! - сказал мне адъютант.

На дворе комендантской команды лежали убитые. Плечом к плечу. Их было немного - человек пятнадцать. Миша, как и у меня в отделении, лежал на фланге. Его волосы были взъерошены. Одна прядь, черная от запекшейся крови, падала на лоб. Миша держал указательный палец кверху. Точно слушал что-то...

- Вот, прапорщик, пригоните себе обувь! - сказал мне адъютант.

...Ноги. Еще ноги. Много, много ног. В сапогах и без. Грязные, запыленные...

Я пытливо присматривался: которые сапоги на мою ногу?

Наконец подошел к одному из убитых. Лица его я не видел. Оно было прикрыто соломой. Я взял его за ногу. (Какая тяжелая нога!) Сапоги слезали туго. Нога уже остыла и в ступне не сгибалась.

- А ну, сильней! Сильнее! - подбадривал меня адъютант.

Я рванул со всей силой. Сапог слетел с ноги. Убитый подался вперед. С лица его сползла грязная, пропитанная кровью солома. Я увидел клочок бороды, пол-лица. Еще ниже сползла солома... Поручик Сычевой, он!..

- А вы не знаете, где его портсигар остался? - неожиданно для себя обратился я к адъютанту.

- Какой портсигар?

Но мне уже не хотелось разговаривать.

- Портсигар у него был... Серебряный.

- Нет, не знаю!

На губах у поручика Сычевого стыл пузырек кровавой пены. Один глаз, плоский и мутный, смотрел прямо на луну. Другой заплыл щекою. Лицо его было распухшее, точно искусанное осами.

Я торопливо стянул второй сапог.

- Благодарю вас, господин адъютант!

- За что это? Адъютант засмеялся.

Я взял сапоги под мышку и пошел к штабу. Полковник Румель, командир 2-го офицерского полка, подозвал меня к себе.

- Вы пока остаетесь в офицерской роте. Для сегодняшнего дела в ней недостаток штыков.

И, запахнувшись буркой, он отошел в сторону.

На Богодухов со стороны Кириковки вновь наступали красные. Слева по линии железной дороги стояли роты какого-то, не "цветного" полка, сформированного из пленных красноармейцев.

Наша офицерская рота, рассыпанная цепью у них в тылу, ловила дезертиров.

Меня поставили часовым возле штаба.

Таким образом мне не пришлось идти с офицерской цепью.

Вдали трещали пулеметы. Ухала артиллерия. Было темно. Лишь изредка над крышей вокзала появлялась луна и заливала синими лучами тугие и блестящие полосы рельсов.

...Прошел бронепоезд.

Я всю ночь простоял без смены. Когда стало светать, меня наконец отпустили в роту.

В саду, за сторожкой, в которой был расположен штаб полка, толпились солдаты комендантской команды. В открытую калитку сада входили, ведя пойманных дезертиров, взводы офицерской роты.

- Десятого, господин капитан, аль пятого? - услыхал я за собою.

Я быстро пошел к городу.

...Когда, немного отойдя, я вновь обернулся, на крайнем дереве сада уже раскачивались два дезертира.

Солнце как раз всходило. Дезертиры висели к нему спиной. Спины у них были красные.

БОГОДУХОВ - КОРЕНОВО

Сломив красных под Кириковкой, Дроздовский полк стал продвигаться вперед, почти не встречая сопротивления.

Полк был посажен на подводы. Район сахарных заводов обогатил наши обозы подводами сахарного песку. Весь день, сидя на подводах, офицеры и солдаты держали на коленях котелки и деревянными расколовшимися ложками усердно взбивали "гоголь-моголь".

Лишь прапорщик Морозов "гоголя-моголя" не сбивал.

- Бегать и клянчить... Ну-у, господа, не очень это...

- Да кто ж клянчит, голова вы садовая?

Не сбивал "гоголя-моголя" и вольноопределяющийся Ладин. Впрочем, его никто в роте не замечал.

2-й офицерский Дроздовский полк развернулся в Дроздовскую бригаду, состоящую из 2-го и 4-го полков. Я остался во 2-м полку, но перешел в 6-ю роту, команду над которой принял поручик Ауэ, старый доброволец. С нами в 6-ю перешли все офицеры и солдаты 4-го взвода 4-й роты, кроме поручика Барабаша, который стал помощником капитана Иванова, а вскоре и сменил его. Капитана Иванова, где-то, кажется под Тростянцом, убило.

Достигший популярности, произведенный в полковники Туркул был назначен командиром нашего 2-го полка. Полковника Румеля я больше не видел. Уже зимой, когда в армии свирепствовал тиф, мне рассказывали, что полковник Румель - бывший командир Дроздовского полка - умер забытым в теплушке какого-то санитарного поезда и что крысы отъели обе его щеки.

* * *

...По дороге клубилась пыль. Вода во флягах быстро нагревалась. Мы терпели жажду от деревни до деревни. Впереди головной роты шла команда конных разведчиков. Подъезжая к деревням, команда рассыпалась в лаву, а полк, не слезая с подвод, останавливался.

- Послушайте, а где война? - шутил Нартов.- Посюш'ьте, как говорят гвардейцы...

Смело мы в бой пойдем

За Русь любимую,

запевал, покачиваясь на подводе, Свечников.

И, как один, умрем

За неделимую!

подхватывали идущие с нами эскадроны какого-то гусарского полка.

Мы прошли станцию Смородинo, Басы, с двух сторон быстрым налетом взяли Сумы и, на ходу развертываясь в Дроздовскую дивизию, продвигались к Белополью.

Поля были сжаты. На кустах курчавились листы. Лето уже кончалось...

- Пехотным полкам всегда не везет! - ворчал унтер-офицер Филатов, когда, гремя по камням, подводы въезжали в узкие улицы Белополья.- Весь день трясись на подводе, потом последним въезжай в город! Нет, разве не досадно? Проклятые конники позанимали лучшие квартиры!

Мы подъехали к одноэтажному домику с задранной с одной стороны крышей.

- Не изба - конура собачья!..- Филатов досадливо махнул рукой.- Не жизнь,- с жизнью и примириться можно,- жистянка! - И, соскочив с подводы, он вскинул на плечи два вещевых мешка.