Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Где же ты был столько лет? — ахает Борис, впуская гостя в избу.

Входит Паша. Походка у него странная, ноги не гнутся, и пахнет от него болотом, и тина с шинельки свисает. Но ведь это Пашка! Пашка вернулся!

Борис кидается на кухню, режет хлеб, наливает в стопки водку. Гость, скрипя суставами, садится за стол. Берет ломтик ржаного. Нюхает.

— Все это правда, — говорит он грудным булькающим голосом и смотрит на старика пронзительным взглядом. — Про Своржа и колокола.

Он накрывает хлебом свою стопку и произносит тихо:

— Ты, Борис Иваныч, меня найди. Там несложно. От старого моста на север. Сам все поймешь. Только ищи меня на Пасху. На Пасху болотным колоколам звонить запрещено. Никто тебя не тронет. Как найдешь, сам поймешь, что делать.

Засим он встает и тяжело уходит к дверям.

— Пашенька, подожди, я Арину разбужу! Она за тобой каждый день плачет, пусть хоть краем глаза на тебя посмотрит.

Но гость уходит, не поворачиваясь, и Борис просыпается в холодном поту.

На Пасху он взял у соседа мотоцикл с коляской и поехал на юг, ничего не сказав Арине. Оставил транспорт в Пешнице, оттуда пешком. В одной руке лопата, в другой — багор. А в голове все байки, что он когда-либо слышал. Про желтолицего болотняника, пугающего грибников вздохами да всхлипами. Про кикимор, заманивающих путников в трясину криками о помощи. Про болотных криксов, запрыгивающих на спину и катающихся на человеке верхом до первых петухов. А еще про хитрых лесавок, уродливых шурале, злыдней и хмырей…

А вокруг, куда ни глянь, топи; и черные столбы деревьев стекают с зеленых крон, и колышется ряска над смертельными ямами. Ягод — видимо-невидимо, и слышны голоса тетеревов, глухарей, пищух, неясытей. А потом нет голосов. Нет птиц. И хочется побежать назад, но Борис не сворачивает, на ощупь идет через тайгу.

Сегодня Пасха. Сегодня нечисти на земле делать нечего.

Пашу он нашел. Паша лежал на изумрудно-белом покрывале кислицы, почерневший, но не разложившийся за десять лет. Черная выдубленная кожа облегала высушенное лицо, перекрученные кисти торчали из рукавов шинели. А шинель мокрая насквозь, хотя дождей не было уже месяц. Значит, раньше он лежал в болоте, где кислород не мог разрушить ткани, где холод и сфагнум законсервировали его труп, обратили в торфяную мумию. И лишь недавно кто-то достал Пашу из болота, чтобы Борис придал его земле.

Хоронили лейтенанта рыбаки из поселка. Никому в Ленинске не сказали. Там никого уже не осталось, кто помнил бы Овсянникова, а родных у Паши не было. Кроме Арины с Борисом. Не хватало, чтобы, узнав о мумифицированном трупе, в тайгу нагрянули ученые. Нет в тайге науки. Черная Церковь есть, а науки нет.

— Простите нас, — говорит Лиза, пряча в рюкзак злосчастную газету. — И спасибо за угощение.

— Вы нас простите, — смягчается Борис. — Мы здесь совсем от людей отвыкли. Сколько лет втроем кукуем.

Гости собираются, благодарят за уху. Испортившаяся атмосфера вновь налаживается. Кузьмич достает из кармана горстку конфет «Холодок» и протягивает Лизе. Улыбается. И вдруг, впервые за весь вечер начинает говорить:

— Это еще что! Это разве невидаль! Вот была война, фашисты землю забирать пришли! Весь народ советский встал супротив. И звери встали, и птицы. И все существа встали. И домовые, и банники, и лесавки с водяными — все на войну пошли. Сталин отряд сформировал из нечистой силы, и она с фашистами сражалась, вот как было. Банники их камнями раскаленными били, лесавки в топь заманивали. Леший с пути сбивал и прямо на мины вел. Здесь это было, у нас. Не зря на гербе нашей Архангельской области Святой Архистратиг Михаил в лазуревом вооружении с червленым пламенеющим мечом и с лазуревым щитом, украшенным золотым крестом, попирает черного лежащего дьявола. Низвергнут лукавый, фашисты низвергнуты. Лишь болота остались. Черт, когда мир создавался, похитил у Господа кусок земли, съел да выблевал. Вот и болота получились. А вы говорите, невидаль.

Все смотрят на Кузьмича удивленно, а потом Лиза произносит своим красивым голосом:

— Ну, нам пора. А Церковь мы и сами найдем. Тайгу с ног на голову поставим, но найдем.

И долго потом смотрят старики, как арендованная в Архангельске «нива» поднимается по склону от рыбацких избушек, делает поворот и уносится в строну Пешницы.

— Так тому и быть, — вздыхает Борис. — Вы Церковь найдете, я — вас найду.

Арина крестится и заставляет Кузьмича перекреститься, но тот гудит, как паровоз, и машет птичьей лапкой вслед исчезающему автомобилю.

Вот уже двадцать лет подряд ходит Борис на Пасху в тайгу. В этот день отдает болото по одной своей жертве, выкладывает ее аккуратно на покрывало кислицы, чтоб старик забрать мог. Раньше легче было, а нынче он совсем дряхлый стал. Порой до сумерек волочит труп по лесу. Все они под ольхой похоронены, недалеко от поселка. Пашка первый был. Сейчас там маленькое кладбище. Двадцать торфяных мумий.

Борис, когда еще почта до них доходила, выписывал журнал «Дружба народов» и прочел в одном из номеров стихотворение Александра Блока:

Теперь, закапывая очередную мумию, он читает блоковское стихотворение вместо молитвы, и Кузьмич сопровождает чтение паровозными гудками сложенных в трубочку губ:

Однажды он и Лизу похоронит: почерневшую, скорченную. Если до Пасхи сам не помрет.

И мерещится ему болото, где под ряской, под трехметровым слоем утрамбованных трупов лосей, росомах, волков, лисиц, белок, бурундуков, стоит Черная Церковь. И горят в ее оконцах бледно-голубые огни — свечи покойников. И ждет она, что однажды опоздает старый Борис, не успеет до окончания Пасхи из леса уйти.

И мощь ее никогда не иссякнет.

© Максим Кабир, 2013

Царю зверей люди уготовили страшную судьбу: участие в эксперименте, который должен был доказать существование Духа у каждого живого существа. И естественная смерть здесь не годилась, потому как только убийство способно так быстро освободить Дух, чтобы он стал виден сторонним наблюдателям. Но прежде чем пытаться узреть призрак собственными глазами, экспериментаторам нужно раздавить красавца льва восьмисотпудовым паровым молотом…

DARKER. № 3 март 2013

Трайян только что вернулся с большого собрания Зурбаганской ложи всемирного теософического союза. Блестящее выступление Трайяна против Ордовы, сильнейшего оратора ложи, его могучий дар убеждения, основанного на точных данных современного материализма, его отточенная ирония и невероятная память, бросающая в связи с общим, стройным, как пламя свечи в безветрии, мировоззрением, — тысячи непоколебимых фактов, — лишили Ордову, под конец диспута, самообладания и твердости духа. Материализм, в лице Трайяна, получил, кроме шумных оваций, несколько десятков новообращенных, а Трайян, приехав домой, надел халат, сел поудобнее к железному, художественной работы камину, и красный трепет огня отразился в зрачках его веселых глаз, накрытых черными, крутыми и тонкими, как у красивых женщин, бровями.