Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Dobra noc, Анка, — сказала она и, замахнувшись, изо всей силы забросила ее в колючки.

Через неделю с небольшим Майк Феррис вернулся с утренней пробежки, отвязал своего боксера по кличке Али и вошел на кухню.

— Ух! — сказал он Маргарет, стягивая с себя ветровку. — Там так холодно, что белкам, наверное, отморозило все яйца.

— Майк, — шикнула на него Маргарет. — Только не при Эбби!

Трехлетняя Эбби, сидевшая в своем кресле, возилась с тарелкой манной каши.

— Яйца! — повторила она и задергала ножками. — Яйца!

— Вот видишь? — сказала Маргарет. — Дети чувствуют всякие грубости.

— Грубости! — повторила Эбби. — Грубости!

— Да ладно тебе, — сказал Майк. — Вот что ее отвлечет.

Он поднял куклу с растрепанными светлыми волосами и белым фарфоровым личиком. Ее потрепанное серое платьице было сырым, но взгляд казался удивительно понимающим и ясным.

— Нашел в лесу, — сказал Майк. — Ну или Али ее вынюхал. Похоже, это какой-то антиквариат.

— Она грязная.

— Конечно, но ты же можешь сшить ей новое платье и вымыть волосы? Может, за нее дадут несколько баксов.

Эбби вытянула ручки:

— Куколка! — закричала она. — Хочу куколку!

— Вот тебе на! — сказал Майк. — Это же любовь с первого взгляда!

Маргарет подошла к Майку и взяла куклу у него из рук. Повертела ее, заглянула под платье, чтобы посмотреть, из чего она сделана.

— Хм… Она вся фарфоровая. Наверное, действительно антиквариат. Интересно, как она оказалась в лесу?

— Jestem głodny, — прошептал голос.

— Что ты сказал? — спросила Маргарет, обернувшись.

— Я голоден, — ответил Майк, хватая английскую булочку.

Маргарет нахмурилась и снова осмотрела кухню.

— Странно, но я уверена, что ты сказал что-то другое.

Майк подошел и поцеловал ее.

— Тебе, как обычно, показалось.

Но когда он ее целовал, кукла смотрела через ее плечо на Эбби и вдруг ее глаза сверкнули, будто внутри зажегся свет. Эбби прекратила барабанить ножками и недоуменно уставилась на нее, не моргая и открыв рот.

Ни одна другая кукла прежде не смотрела на нее так, будто хотела ее съесть.

Перевод Артема Агеева

Февраль 1942 года, блокадный Ленинград. Светлана, потерявшая мать во время бомбежки, выживает одна в холодной квартире — от куска хлеба по карточке к куску хлеба. Однажды к ней на улице подходит незнакомый мужчина, представившийся как Натан Голод, кинооператор. Он зовет ее к себе в гости, на завтрак… А после — на охоту.

DARKER. № 5 май 2015

Холод был каким-то внутренним. Он пронизывал насквозь. Тело, истощенное до крайности, вырабатывало слишком мало тепла.

Светлана открыла глаза — медленно, нехотя. Серый, растрескавшийся потолок, косые, мутные тени от заклеенных накрест окон. Короткий вздох — изо рта вырывалось облачко пара, бледное, слабое. Словно дыхание ее уже остыло, как у мертвой. Надо вставать. Несмотря на холод, на усталость, на апатию. Надо вставать. Идти, занимать очередь. Стоять придется долго, прятаться в ближайших парадных, потому что на улице слишком холодно, да и запрещают. Она и так заспалась — люди занимают очередь еще засветло, часа в четыре. Кто-то — чтобы успеть получить пайку до начала рабочего дня. Кто-то — считая, что немцы чаще бомбят днем.

Светлана медленно, неохотно выползла из-под одеяла. Под ним тоже холодно, но не так, как снаружи. Надо идти.

Она одернула одежду. Сколько уже не переодевалась? Неделю? Расстегнула пуговицу пальто на груди, развернула шерстяной платок, сунула руку под полу отцовского пиджака. Там, во внутреннем кармане — аккуратно сложенный, затертый лист серой бумаги. Продуктовые карточки, ставшие ценнее денег, имущества, драгоценностей. Светлана бережно достала их, раскрыла, словно рассчитывала увидеть что-то, чего не было вчера.

Нет, все по-старому. Ближайшая карточка — на послезавтра. На послезавтра. Это означает, что не ранее чем завтра вечером она сможет получить очередную пайку — двести пятьдесят грамм хлеба, положенных иждивенке. Водянистого, рассыпающегося в руках, к которому прошлой весной даже не притронулась бы. А теперь, казалось, не было в мире ничего важнее этого хлеба, ничего желаннее. Нельзя было уже сказать, вкусный он или нет, вкус давно перестал ощущаться, да и чувство сытости забылось, превратившись в какую-то абстракцию, не привязанную к реальной жизни. Но тело отчаянно требовало пищи, лишая способности думать о чем-либо еще.

Светлана вышла из своей комнатушки, прошла по узкому, совершенно пустому коридору. До войны здесь столько всего стояло: трехколесный велосипед Сережки Бровкина из седьмой, старые, прохудившиеся кастрюли Софьи Марковны из десятой, веревка с постоянно сохнущим на ней бельем Лукьяновых из одиннадцатой. Теперь ничего не осталось. Что могли — продали или обменяли. Что могло гореть — отправили в печь. Остальное растащили, использовали как могли. Коридор стал пустым, широким и гулким.

Глухо стуча валенками по заледеневшему полу, Светлана добралась до входной двери. Надела калоши, поглубже натянула шапку, поправила платок. Ржаво скрипнул ключ в замке, волна холода с площадки лизнула Светлану в лицо. Она заперла за собой и медленно пошла вниз. Внутри кто-то рассудительный и спокойный сказал:

«Зачем идешь? Тебе не дадут на послезавтра. Может, вечером еще бы дали, а утром — точно нет».

Эти разумные, правильные мысли не остановили Светлану. Она не спорила со своим внутренним голосом, но и послушаться его не могла. Не было сил просто сидеть и ждать, провести еще один длинный, бессмысленный день, каждую секунду чувствуя, как собственное тело поглощает само себя.

«Тебе нечего продать. Все ценное, что было у родителей, отнесла спекулянтам еще в декабре. Золото, драгоценности, вещи. Ничего не осталось».

Светлана вышла из парадного, вышла на улицу. Снег сыпал всю ночь, а дорожек с утра протоптать не успели. Проваливаясь, спотыкаясь, застревая в глубоком снегу, Светлана шла вперед. В такие дни было хуже всего — казалось, на дорогу до продуктового и обратно уходило больше сил, чем давала полученная в нем пайка.

Идущий впереди человек едва передвигал ноги. Обгоняя его, Светлана невольно отметила жуткий синий оттенок кожи. Печать смерти лежала на опухшем лице человека, как свинцовая маска. Через несколько шагов она остановилась, обернулась, не могла оторвать от него завороженный взгляд. Опустившись на тумбу, человек покачнулся и с закатившимися глазами медленно сполз на землю. Когда Светлана приблизилась, мужчина уже не дышал. Светлана суетливо глянула по сторонам — улица была пустой и безлюдной. Может, кто-то наблюдал за ней из окон, но это ее не волновало. Дрожащими руками она стянула с мертвеца рукавицы, помяла их, ожидая заветного похрустывания. Карточек в варежках не оказалось. Руки мертвого человека были черные, без ногтей, твердые как дерево. Стараясь не смотреть на них, Светлана зубами стянула с правой руки рукавицу, дрожа от холода и волнения, расстегнула пуговицы на груди умершего, полезла во внутренний карман. Крупные, жирные вши ползали под одеждой. Почуяв тепло, они тут же бросились к руке Светланы, одна даже исхитрилась укусить — женщина не обратила на это внимания. Ну же, ну, где, где они?