Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

Услышав предсмертный лошадиный крик, Назар в мгновение ока вынырнул из молитвенного экстаза и бросился к дверям, голося:

— Зорька! Зорька моя!

— Стоять! Не сметь! — рявкнул Нейман, наставив на парня дуло револьвера. Тот сразу сник, пробормотал: «Господи! Да что ж это деется-то?!», сел на пол и заплакал.

Вновь стало тихо. И в этой нарушаемой только всхлипами тишине раздались звуки, от которых всех троих словно окатило ледяной водой. Сначала скрипнуло, потом громко стукнуло, словно уронили тяжелый и твердый предмет, а вслед за тем под храмовыми сводами раздалось мерное «тук-тук». И звуки эти шли не снаружи, они раздавались внутри церкви — за иконостасом.

И у Неймана, и у Синицкого мелькнул один и тот же образ: мумия святой восстала из своего ковчега и направлялась к ним, стуча иссохшими ногами. Оба направили лучи фонарей на иконостас, готовые встретить лицом к лицу любой ужас.

Она вышла прямо из царских врат.

— Господи Иисусе! Пресвятая Богородица, спаси и сохрани! — скороговоркой пробормотал Назар.

Она была высокой, на две головы выше Марка, отнюдь не коротышки, и в ней не было ничего черного, напротив, кожа казалась белой как мрамор даже в желтоватом свете фонарей. А вот глаза и впрямь были как два кусочка антрацитовой черноты. Все в ней было одновременно чудовищно и прекрасно: увенчанная рогами, как диадемой, голова сидела на изящной тонкой шее, округлые плечи, над которыми вздымались непрерывно шевелящиеся членистые щупальца, груди, достойные Афродиты, чуть выпуклый живот, четко очерченная талия и идеальный крутой изгиб бедер, переходящих в длинные ровные ноги, красоту которых не портила даже странная вытянутая форма ступней, оканчивающихся чем-то вроде раздвоенных копыт.

Она сделала пару шагов, и оцепеневших людей окатила волна запаха, очень необычного, волнующего, дразнящего, пробуждающего самые глубокие, самые тайные желания. Марк ощутил странное томление плоти. Синицкий, судя по его напряженной позе, тоже почувствовал нечто подобное.

Тварь приблизилась к людям почти вплотную. Она развела руки, точно любящая мать, желающая обнять своих чад. Отростки за спиной тоже разошлись в стороны, точь-в-точь как ноги тарантула, готовящегося броситься на свою жертву. Нейман с Синицким замерли как вкопанные. Назар забыл слова молитвы, поднялся на ноги и стоял, приоткрыв рот и выпучив глаза.

— Дети мои! — сказала она, показав ряды острых треугольных зубов между чувственных губ. Голос ее был глубоким, томным и вместе с тем совсем не человеческим. Таким голосом могут говорить только античные богини либо соблазнительные дьяволицы в грезах христианских аскетов.

— Дети мои! — повторила она.

Нейман почувствовал, что странное томление вот-вот перерастает в животное влечение. Сейчас он был подобен Одиссею, услышавшему зов сирен. Синицкий мертвой хваткой впился ему в руку и едва слышимым свистящим шепотом приговаривал «Стой! Стой!», убеждая не столько Неймана, но, возможно, в большей степени, себя. Они устояли. Назар оказался слабее. Забыв о православной вере, он медленно, мелкими шажками приблизился к Твари, и ее рука и щупальца тотчас обвили его тело. Так они и двинулись к выходу из церкви, прижавшись друг к другу, словно давние любовники.

Лязгнул засов, открывая дверь. Толпа на улице вновь ликующе запела, увидев свою повелительницу. Нейман с Синицким остались в церкви одни. Синицкий пришел в себя первым. Он подбежал к полускрытой в пыли крышке люка и потянул за вдетое в нее кованое кольцо. Крышка, крякнув, поднялась.

— Отлично! — воскликнул Синицкий. — Подземный ход цел. Это наш с вами, Марк Наумович, путь к спасению! Теперь делайте, что я велю, и пока ни о чем не спрашивайте! Хватайте лампу, бегите за иконостас и разбейте ее о крышку этого… гроба! Бейте прямо об этот проклятый символ, чтоб он вспыхнул! Да не стойте же, черт вас побери!

Марк схватил ближайшую керосиновую лампу, вспрыгнул на амвон и побежал за иконостас. Там он увидел пустой ковчег с лежащей рядом опрокинутой крышкой и понял, что их догадки были верными: вышедшая из царских врат и впрямь была той, которую безвестный отец Аристарх некогда привез в село под видом святых мощей. От ковчега исходил тот самый густой, терпкий, пробуждающий мужское начало запах. Нейман на мгновение замешкался, а затем перевернул крышку гроба и грохнул лампу прямо на таинственный пентакль. Пары керосина мгновенно вспыхнули.

Марк метнулся назад. Его спутник аккуратно полил керосином из второй лампы прорезанные в половых досках линии, чиркнул спичкой, и в церкви запылал второй костер.

— А теперь вниз! — приказал Синицкий, кивнув на открытый люк. Нейман нырнул в черную дыру подземного хода, Синицкий последовал за ним.

Ход уводил вниз, к подножию холма. Был он низкий и узкий, так что перемещаться по нему можно было только друг за другом и практически на четвереньках. Стены и потолок — бревенчатые, из окаменевшей от времени лиственницы.

Через несколько мучительных минут ползком Нейман увидел просвет — то был выход наружу. От времени и действия сил природы он обвалился и теперь представлял собой неровную дыру чуть больше лисьей норы. Марк, отставив фонарь и держа наготове револьвер, некоторое время прислушивался, потом осторожно высунул из дыры голову.

Никто их не подкарауливал. С вершины холма неслись звуки нечеловеческой вакханалии — похоже, все обитатели села собрались там. Возможно, воздавая почести своей хозяйке либо (Марку не хотелось об этом думать) приветствуя нового члена общины в лице Назара.

Нейман собрался уже вылезти наружу и помочь Синицкому, как вдруг в окружающем мире что-то неуловимо изменилось. Оба почувствовали приближение чего-то страшного, могучего, неумолимого и стремительного, как ураган или цунами. И тотчас в уже скрытом ночью лесу оглушительно затрещали падающие деревья. Нечто ломало их и впереди, и слева, и справа, словно целое стадо доисторических гигантов продиралось через чащобу. Вслед за тем раздался рев, как показалось Марку, гневный и торжествующий одновременно. Рев не принадлежал ни одному обитающему в этих краях зверю. Так мог реветь только библейский Бегемот.

Марк юркнул обратно в спасительную тесноту, и они с Синицким, не сговариваясь, поползли вглубь — как можно дальше от ревущего ужаса. Там, посреди прорытого далекими предками подземелья, скрючившись на холодном земляном полу, выключив фонари (батареи которых и без того уже едва дышали), в полной темноте, они сидели и напряженно прислушивались к происходящему снаружи.

А там творился настоящий содом. Сквозь спасительный слой почвы над головой доносились вопли, треск ломаемых бревен и все тот же рев неведомого чудовища. А еще время от времени земля содрогалась от тяжелых ударов, словно по ней тот тут, то там били паровым молотом.