Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

Результаты объявил Математик:

– Деятельность директора опытной станции Глыбочкина здравого смысла не имеет.

– Снять ярлык! – торжественно провозгласил профессор Ухломский.

Тот самый швейцар, что направлял Помилуева к столу, в нишу, влез на постамент и ногтем указательного пальца стал сковыривать ярлык. При этом он послюнявил палец и сказал с досадой:

– Ишь, как крепко прилепился! Не отдерешь.

– Мозги просвечивать будем? – спросил Физик у Великого Экзаменатора.

– Пожалуй, надо, – ответил тот.

После этого поднесли к голове Глыбочкина какой-то необыкновенный гудящий аппарат, от которого тянулась паутина проводов. Что-то шипело, трещало и искрило в аппарате.

Потом вынули из того прибора черную банку, и все члены экзаменационной комиссии стали поочередно смотреть в нее через какую-то трубу. Заключение огласил теперь Физик:

– В мозгах способность к здравому смыслу еще не потеряна, но есть наличие порчи, происходящей от установок соответствующих научных инстанций.

Тут я, представьте себе, перевернулся на другой бок, наверно.

Хотя сон и продолжался, но на постаменте оказался уже директор института животноводства. И будто экзамен на здравый смысл подходил уже к концу, будто директору задан последний вопрос.

– Последний вопрос такой, – говорил профессор Ухломский. – Какова общая земельная площадь в распоряжении института?

– Девять и семь десятых, – отвечал тот.

– По угодьям? – уточнял Ухломский.

А директор института животноводства ответствовал:

– Асфальтированной – пять и семь десятых, в том числе под тротуарами – ноль восемь га, под строениями – один и четыре десятых га, под полевыми опытами – ноль шесть десятых га, под скотными дворами и лужами – два га, а итого – девять и семь десятых га.

И вдруг где-то за окном заревели коровы, заблеяли овцы, захрюкали свиньи.

Зал покрылся туманом. Совершеннейшая небылица мерещилась!..

Потом туман рассеялся. И я увидел: на постаменте стоит… Помилуев!

– Как ваше здоровье? – спросил неожиданно Медик.

– На уровне, – ответил Помилуев.

– Так почему же вы не едете в Среднюю Азию выводить хлопчатник? – вмешался дотошный Ухломский.

– Жарко там, профессор. Очень жарко. А у меня – жена, дети. Я уж как-нибудь… (Вот не запомнил, какой он город назвал – то ли Смоленск, то ли Херсон.) Я уж, – говорит, – как-нибудь на старом месте буду. Я стараюсь. Я десять лет жизни отдал хлопчатнику.

– Ну и как? – досаждал Ухломский. – Получается?

– А как же! Каждый год планируем вывести новый сорт.

Великий Экзаменатор вздохнул, подпер щеку ладонью в исторической печали и спросил:

– Как вы думаете: кому хуже от всего этого – хлопчатнику или вам?

Помилуев не смог ответить на такой сложный вопрос истории.

– Не желаете отвечать? – спросил Великий Экзаменатор. – Хорошо. Проверим аппаратом.

Помилуев весь обвис и сел на постамент в полном изнеможении. Колхозник в достаточно вежливой форме предупредил:

– Тут тебе не чайная! Расселся! Как макитра из-под простокваши!

Такое деликатное обращение несколько отрезвило Помилуева, и он встал-таки.

И вдруг загремел под сводами зала голос Великого Экзаменатора:

– Люди! Во всех великих делах всех времен и у всех народов к великому деянию всегда присасываются паразиты и невежды. Вы творите в своей стране величайшее из великих дел на земле – новое общество коммунизма. Научитесь отличать паразитов и тунеядцев, какого бы они ни были чина! И вы обретете благо в веках.

И вот – ей-богу, не брешу! – сотни и тысячи репродукторов подхватили возгласы Великого Экзаменатора, земля и небо повторяли его слова, казалось, мир ликовал, услышав призыв времени. А со сцены, сквозь торжественную симфонию радости и ликования, Великий приказал строго:

– Подать аппарат-кибернетик!

И, представьте себе, направили этот аппарат на голову Помилуева. Зажужжал, зашипел, затрещал, завыл тот аппарат по просвечиванию мозгов. А Помилуев выл за ним, как куцый на перелазе, которого немилосердно колотят чем попало.

Да. Кончил выть аппарат. Кончил выть и Помилуев. После просмотра черной банки Физик объявил результат:

– Обнаружено: голова весьма похожа на гнилой орех – оболочка нормальная, а внутри горечь.

После тайного голосования Математик заключил:

– В здравом смысле отказать!

– Снять ярлык! – безжалостно крикнул профессор Ухломский.

Швейцар стал сковыривать ногтем ярлык со лба Помилуева.

– А-а-а!!! – дико закричал тот, поняв, что произошло.

Рядом, на постаменте, уже стоял Серобелохлебинский, угловатый, высокий и удрученный, в каком-то адском отсвете, как врубелевский Демон.

Выскочило у меня из памяти, какие ему вопросы задавали. Помню только, наседал на него колхозник и все повторял неотступно:

– А что из твоей «сосредоточенной» диссертации внедрено в практику колхозов? Нет, ты скажи! Ты скажи!

А тот что-то лопотал, лопотал, что-то такое рыкал басом, вроде: «Да. Нет. Ни да, ни нет. Так, так. Нет, не так». Одним словом, к большому сожалению, я видел Серобелохлебинского во сне смутно.

Да и с постамента он ушел странно: как-то весь расплылся, растаял перед экзаменом истории бесследно, исчез, как призрак.

Ну и чепуха! Ну и блажь примерещилась мне! Надо же!

Повернулся я на спину и снова уснул. Представьте себе, снова тот же сон! Так редко случается, но случается. И вижу тот же постамент и тех же лиц. Только стоит перед полукругом ученых… Сарова Мария Петровна. Говорят, покойников во сне видеть – к перемене погоды. Не верьте.

На следующий день была хорошая погода.

Не верьте снам ни на каплю. Я жизнь прожил – знаю: не верьте. Правда, и в этом случае я не помню, какие вопросы ей задавали, но отлично помню, что произошло чудо.

Когда наставили аппарат-кибернетик по просвечиванию мозгов, то вокруг головы Марии Петровны засветился ореол, как у святой, а черная банка, когда ее вынули, стала блестящей, отливающей золотом. И вдруг Великий Экзаменатор в восхищении преклонился перед этой женщиной на одно колено, скрестив руки на груди. Все ученые и колхозник последовали его примеру. А она стояла, выпрямившись, гордая, непреклонная, уверенная в настоящем и будущем науки. Лицо ее, озаренное внутренним светом, стало красивым.

Растаял тут же Помилуев, как снежная баба на солнцепеке, как-то сплющился блином и пропал начисто Глыбочкин; а она все стояла и светилась вся.

И я проснулся.

Было хорошее светлое утро. Лучи солнца падали мне на лицо. Спросонья я не сразу понял, откуда эти лучи – то ли от солнца, то ли от нее.

…Вот и все. Неправдоподобная галиматья, и – только. Разве я не доказал вам, как и обещал вначале, что сон – это сумбурное и совершенно извращенное отражение отдыхающего мозга. Не больше. Лишь чудаки и невежды могут верить снам. Разве ж может быть в действительности то, что мне приснилось? Не может.