Василий Нарежный - Том 2. Романы и повести

– Почему же ты так думаешь? Дурачиться свойственно человеку во всяком состоянии и возрасте; но кто не вовсе лишен рассудка, тот, рано или поздно, а узнает, что идет по пути неправому. Согласись, что пан Харитон неглуп, и надобно думать, что путешествие в Полтаву, оттуда в Батурин, а там переселение в городскую тюрьму могут вразумить и самого неразумного. Если нам так опротивели тяжбы, то почему имеем право заключать, что бывший наш сосед, ничего не видавший от них, кроме одного горя, и до сих пор не угомонился?

– Я согласен, следуя внушению добродушного нашего дяди, что и пан Харитон сделался опять счастлив в кругу своего семейства; но все еще боюсь; ох! боюсь, что страсть к позыванью и ненависть к нам не искоренятся из его сердца, пока оно не оледенеет!

– Посмотрим! Дядя Артамон обещал сегодня у нас полдничать, так, верно, что-нибудь скажет нового!

Они удалились. Судите, друзья мои, по собственным сердцам вашим, что чувствовало тогда бедное сердце мое? Угрызение совести, стыд, раскаяние – все терзало, мучило меня несказанно, и в сем-то положении вы меня здесь застали.

Дубонос, приняв ораторский вид, с важностию воззвал:

– Скажи по совести, любезный брат! неужели ты заключение пана Ивана старшего считаешь справедливым, и что если бы сие поместье в самом деле поступило в твою собственность, то ты способен был бы потерять его, начав снова пагубные позыванья?

– Да лишит меня мати божия святого своего покрова, если я к кому-либо питаю теперь ненависть или злобу! Надеюсь, что милосердый бог услышит всегдашние мои молитвы и что дух христианского смирения, кротости и миролюбия не отступит от меня, хотя бы во владение мое поступила вся миргородская сотня!

– Слова твои, голос и взор, – сказал Дубонос, обнимая пана Харитона вместе с своим другом, – подают нам несомненную надежду, что со временем все будем счастливы.

Он хотел было сказать еще что-то философское, как бегущий к ним Лука остановил поток его красноречия.

– Вы, паны, здесь пустомелете, – вопиял слуга, – а того не знаете, что пан Артамон с гостьми приехал на сей хутор!

– Ах! – вскричали в один голос три друга и – онемели.

– Да, – продолжал усердный Лука, – Анфиза с дочерьми в бричке, а пан Артамон и Влас верхами. Запорожцы опомнились, и пан Харитон спросил:

– Что же ты не упоминаешь о том благодетельном человеке, у которого до сих пор гостили мои домашние?

– Никого не видал более, – отвечал Лука, – кроме старого Архипа, правившего конями.

– Видно, что он сам пощадил твою разборчивость, – заметил Дубонос, – и не захотел явиться перед тобою вместе с предметами его благотворения. Пойдем!

Быстрыми шагами пустились они к панскому дому, и едва вступили на двор, как увидели всех приезжих на крыльце. У пана Харитона начало в глазах двоиться; он сделал несколько шагов вперед и должен был остановиться, ибо голова закружилась, колени задрожали, и если бы молодые братья не поддержали ослабевшего, то он непременно пал бы на землю.

– Мой муж, Харитон, батюшка, батюшка! – раздались разные голоса, и Анфиза с дочерьми и сыном устремилась к безгласному, и все поверглись на грудь его; Раиса, Лидия и Влас целовали его руки и рыдали. Из сомкнутых глаз Харитоновых лились обильные слезы. Дубонос и Нечоса, хотя и запорожцы, не могли также остаться нечувствительными стоиками: смотря в слезящие глаза прелестных сестер, они сами прослезились и наряду с детьми обнимали своего старшего брата. Если бы не подошел к ним растроганный хозяин, то отец, мать, дети и названые братья до самого вечера не пришли бы в порядок.

– Успокойтесь, – воззвал старец, – я знаю, как сладостно после продолжительной разлуки увидеться с особами, драгоценными для сердца нашего; но это не должно расстроивать ни рассудка, ни здоровья!

Мало-помалу все довольно успокоились, и пан Харитон с чувствительностию благодарил добродушного пана Артамона за труд, предприятый им в отыскании и доставлении к нему всего семейства.

– Это не стоило мне большого труда, – отвечал старец с улыбкой чистосердечия, – как усадить жену твою с дочерьми в бричку, самому с проворным Власом взмоститься на коней и проехать пять верст полем.

– Ты обещал, – произнес пан Харитон, осматриваясь кругом, – познакомить меня с истинным благодетелем; но я его не вижу! Зачем отказался он быть свидетелем моего счастья и моей душевной благодарности? Ах! пока я не увижу его, пока не обниму колен его, никак не могу в полной мере быть спокоен!

– Видеть его очень можно, – сказал пан Артамон, – но он чуждается коленопреклонений от кого бы то ни было, а всегда считает себя весьма много награжденным, когда по милости божией сподобится оказать возможное вспоможение своему ближнему. Поздравь же меня, пан Харитон, с сим счастьем и дай обнять себя, как брата! Так! жена твоя и дети, с самого изгнания из сельского дома, гостили у меня на хуторе.

Пан Харитон задрожал во всем теле и не в силах был отвечать объятиями за объятия. Он смотрел на почтенного ласкового старца дико и недоверчиво и наконец вполголоса произнес:

– Как ты, дядя злейших врагов моих, панов Иванов, ты!..

– Да, да! – воззвал пан Артамон, – я, дядя панов Иванов, но отнюдь не врагов твоих, а особливо теперь, когда я удостоен промыслом вышнего быть помощником в бедах, постигших как их, так и твое семейство.

Пан Харитон в безмолвии пал на грудь добродетельного мужа, и слезы его, слезы благодарности и умиления, оросили щеки старца.

– Ах! как счастлива участь обоих Иванов, – произнес пан Харитон, – что имеют в лице своего дяди воплощенную добродетель! Почто у меня нет такого родственника!

– Не обманывайся, – отвечал пан Артамон с кротостию, – я весьма далек еще, чтоб смел назваться добродетельным; а истинно то, что всегда готов с удовольствием делать другим столько добра, сколько бываю в силах. Впрочем, от самого тебя с сей минуты зависит считать меня родственником, другом, братом! Но об этом после. Познакомь с своим семейством молодых друзей, и войдем в покои.

Пан Харитон встрепенулся и, ударя себя кулаком по лбу, произнес:

– О чем же до сих пор думала ты, голова бестолковая? Жена! дети! – продолжал он торжественно, – в сих двух запорожцах видите вы двух великодушных, истинных друзей моих, братьев; итак! Без их помощи я погиб бы непременно или по меньшей мере лишился бы рассудка. Если бы не они, то вы нашли бы теперь меня – не здесь, в полном уме и здоровым, но в Батурине, в доме сумасшедших! Вы должны за меня отблагодарить их.

Анфиза простерла к молодым друзьям руки, и они осыпали их поцелуями; из объятий матери перешли в объятия дочерей и сына, и все в несказанной радости вступили в панский дом, где вместо оставленного завтрака ожидал их изобильный обед.