Владимир Одоевский - Русские ночи

Виктор. Но ты должен согласиться, что ежедневное обращение с машинами, с термометром не может несколько не развить умственных способностей человека…

Фауст. Так: если он гений; пред другими же целый век будет вертеться колесо и висеть термометр — и они ничего не поймут ни в том, ни а другом. Тысячи людей смотрели, как паром поднимается крышка с чайника, — но одного Уатса * это наблюдение привело к паровой машине. Англичанин Гельс * (Hales), один из знаменитейших химических ремесленников семнадцатого века, даже изобрел снаряд для собирания газов; он их, так сказать, щупал руками, — но не узнал их, принимал их за один и тот же воздух с некоторыми примесями. Для гения не нужно школы; но все не гении не могут обойтись, по крайней мере, без первоначального воспитания. Да и все это мечта! стоит взглянуть на прядильную мануфактуру! ты знаешь, есть ли возможность тому, кто должен ежеминутна смотреть за сотнями обрывающихся ниток, — производить наблюдение над термометром и углубляться в механику? уже не говорю о тех несчастных, которых единственное занятие в продолжение полусуток — ползать на четвереньках под машиною и подбирать хлопки, — ибо в этом состоит вся работа детей; каким образом они в это время занимаются термометрическими и гигрометрическими наблюдениями — это известно одному доктору Юру! Впрочем, кажется, глубокое размышление над винтами и колесами самопрядильни не открыли и самому доктору Юру тайн природы, довольно известных другим смертным; на замечание одного умного лондонского врача, который без церемонии сказал, что ночная работа — гибель для здоровья и особенно в детском возрасте препятствует правильному развитию тела, доктор Юр насмешливо и с чувством оскорбленного достоинства доказывает медицинскому факультету, что машины сильна освещены газом и, следственно, ночная работа не может быть вредна детям…

Ростислав. Неужели ты не шутишь?

Фауст. Загляни во вторую главу второго тома «Философии мануфактур» [96]; этот ответ показывает, что доктору Юру вовсе не известно одно из самых простых положений физиологии о влиянии ночи на организм животных. Только мануфактурному философу дозволено такое невероятное, непростительное невежество — зато доктор Юр человек положительный и считается авторитетом в прядильном и вообще мануфактурном мире…

Ростислав. Хоть упоминает ли он о нравственном образовании несчастных детей на фабриках?..

Фауст. Он вообще очень хвалит фабричное нравственное воспитание; чему я нашел у него и доказательство: «если главный работник на шерстяной фабрике, — говорит он [97], — человек трезвый и порядочный, то он не имеет нужды мучить (harasser) своих маленьких помощников… на если он предан горячим напиткам или вспыльчив, то поступает с ними тирански… когда он, возвращаясь из трактира, запоздает, то, чтоб нагнать время, пускает машину с такою быстротою, что его помощники не успевают ему помогать… тогда он немилосердно бьет их длинным катком (billy rollet)…» — чем не воспитание? бедные дети в полной власти у взрослого пьяного негодяя — но ведь это лишь в продолжение одиннадцати часов в день! Впрочем, доктор Юр не шутя уверяет, что это случается только на шерстяных фабриках, но отнюдь не на бумажных [98], и надеется, что новые усовершенствования на шерстяных фабриках устранят эту маленькую неприятность.

Виктор. Но ты берешь только случайности…

Фауст. Эти случайности на всех фабриках Запада…

Виктор. Ты указываешь лишь на одну сторону…

Фауст. Тебе угодно другую; вот она: Карл Дюпень * торжественно объявил с парламентской трибуны, что «на 10.000 рекрут в мануфактурных департаментах Франции представляется 8900 больных и уродов, а в земледельческих лишь 4000». [99]

Виктор. Это все темная сторона; должно брать в расчет и силу обстоятельств, как, например, огромную производительность Запада, которая, естественно, понижает цены на фабричные произведения и заставляет производить дешевле и в меньшее время; оттого все эти ночные работы, употребление детей, утомление… без того большая часть фабрикантов бы разорились…

Фауст. Я не вижу нужды в этой непомерной производительности…

Виктор. Помилуй! ты хочешь ограничить свободу промышленности…

Фауст. Я не вижу нужды в этой беспредельной свободе…

Виктор. Но без нее не будет соревнования…

Фауст. Я не вижу нужды в этом так называемом соревновании… как люди алчные к выгоде стараются всеми силами потопить один другого, чтобы сбыть свое изделье, и для того жертвуют всеми человеческими чувствами, счастием, нравственностию, здоровьем целых поколений, — и потому только, что Адаму Смиту вздумалось назвать эту проделку соревнованием, свободою промышленности — люди не смеют и прикоснуться к этой святыне? О, ложь бесстыдная, позорная!

Виктор. Я согласен, что настоящее состояние западной промышленности представляет много странного и печального, — но не в ней одной заключается Запад. Вспомни, что Запад — колыбель нашего просвещения, что на Запад ходят учиться, что Запад истинный храм наук…

Фауст. Обширный вопрос! об нем можно говорить до завтрашней ночи! Чтоб не распространяться вдаль — я спрошу только: какие именно науки подвинулись в этом храме? Я вижу движение на Западе, вижу безмерную трату сил, вижу множество приемов полезных и бесполезных — им не худо учиться; думать, что новая наука далеко оставила за собою древнюю, — это вопрос другой; новая наука увеличила ль хоть на волос благоденствие человека? это вопрос третий.

Виктор. Послушай: отрицать просвещение Запада — дело невозможное; ты этого не докажешь…

Фауст. Я не отрицаю его и даже признаю, что нам еще многому остается учиться на Западе, но я хотел бы привести это просвещение в настоящую оценку. Успехи в политической экономии и общественном благоустройстве мы уже видели и видим каждый день; дело дошло до того, что один добрый чудак * предложил перевернуть весь общественный быт и испытать, не лучше ли будет, вместо обуздания страстей, дать им полным разгул и еще подстрекать их; а этот чудак был человек неглупый; нелепость, до которой дошел он, доказывает, что уже нет выхода из того круга, в который забрела западная наука. В науках физических приложений много, но что именно принадлежит новому веку… сомнительно.

Виктор. Мысль приписывать все изобретения древним очень стара, о ней написаны сотни книг…

Фауст. Стало быть, в ней есть нечто справедливое; вам известно мое убеждение: я не могу поверить, чтобы наука могла подвинуться далеко, когда ученые ее тянут в разные стороны! В этом путешествии они могут наткнуться на новое, но только наткнуться: старики, кажется, тянули в одну сторону — и оттого повозка шла проворнее…