Евгений Витковский - Земля Святого Витта

Киммерийский язык отягощен множеством глагольных форм не просто так: дело в том, что само время идет в Киммерии не плавно. Войдет, к примеру, офеня из Внешней Руси (она же в данном месте — Герцогство Коми) в Яшмовую, или, по-киммерийски, Лисью Нору, а там возьмет курс на выход, на Лисий Хвост. А по дороге залюбуется красотами самосветящегося грота «Миллион Белых Коз», подремлет на высоких сталагмитовых табуретках в «Колоде Колод», помедлит, пересекая «Заветную Углекислую» — глядишь, и набежит ко дню другой день, там и третий, и получится, что шел он пещерой тридцать часов, а вышел — протекло тридцать дней. Офени к этому привыкли, а вот семья «нового киммерийца» Павла Павловича того не предвидела, вошла в пещеру весной, вышла — осенью, получалось, что носила мамаша своего малыша под сердцем вместо девяти месяцев — двенадцать; кто, скажите на милость, признал бы в Москве такого сына наследником? Но то в Москве, а Киммерион умел объяснить подобные вещи просто и по-киммерийски. Донька, Нинка и почтенный старец Федор Кузьмич вселились в дом к камнерезу на правах опекунов новорожденного, Тонька — на правах уважаемой матушки, о том были выданы документы на двух языках, с печатями и подписями, с левого нижнего угла надгрызенные бобровыми зубами, — так подписывались заседавшие в архонтсовете бобры и предполагалось, что этим надгрызанием выражают они одобрение. Дом старика Романа ожил, а младенец оказался еще и мастером орать — на всю Саксонскую. Даже с противоположного берега, с Земли Святого Витта, сказывали, в тихую погоду слыхать. И все только умилялись.

Через несколько месяцев где-то во Внешней Руси имели место большие празднования: то ли генеральный секретарь наконец-то усоп и был под зубчатым забором обронен в сиротскую могилу, не то, что более правдоподобно, отпраздновали на Москве первую годовщину коронации ныне здравствующего и процветающего монарха, про которого в народе даже анекдотов не слагали, ибо любили; сожалели только, что царь все не женится никак, и нет у державы наследника. На этот счет жильцы Подселенцева думали по-своему, но их мнение ни до чьего сведения не доводилось.

Более всех по-своему думала об этом, как и о чем угодно другом отдельно и вместе взятом, пришлая женщина с татарскими чертами лица, которую звали то Ниной, то Нинухой, то вовсе Нинелью; стоило старой деве Гликерии завести беседу про неженатость царя, Нинель-Нинуха сразу из общей гостиной выходила. Такая гостиная была в доме Подселенцева одна, в ней стоял громадный японский телевизор с видеомагнитофоном, купленный детьми и внуками в складчину по случаю Романова восьмидесятишестилетия. Эту дату — семь дюжин, или, по-киммерийски, декад, считали в Киммерии очень большим событием: когда делали на нее подарки, то не жалели денег на дорогие офенские товары. Товары эти бывали очень даже кусачими, ни один офеня больше двух, ну, трех подобных телевизоров за одну ходку из Внешней Руси принести не взялся бы. А ведь приходилось такие товары тащить на своем горбу от Кимр на Урал, — телевизоры эти. Брать товар на полпути офени брезговали.

Кимры, да еще далекий и таинственный Арясин Тверской губернии служили для офеней кладезями товаров. Там имелись кружевные и штиблетные промыслы, там лабазы местных барыг ломились от бесподобной электроники. Жаль только, что из-за помех, вызываемых магнитной активностью Великого Змея, в Киммерионе даже с параболической антенной ловилось едва-едва тридцать-сорок телеканалов. Поскольку все каналы сообщали о юбилее коронации и, как сговорившись, молчали о похоронах генсека, понятно, что в нашем повествовании раздвоившаяся история Внешней Руси ни о какой советской власти не помнила вовсе. Новейшие историки (не одни лишь киммерийские, тех и было-то неясно сколько при домике-музее царя Петра Алексеевича), притом не только холуи Новых Русичей, утверждали, что никакой советской власти не было вовсе никогда, как не было ни Древней Греции, ни Римской Империи, как не было Будды, Христа, Наполеона, не было махдизма, марксизма, масонства и вообще никогда ничего не было и сейчас тоже нет.

А вот японский телевизор был. Иногда Гликерия ловила по нему передачу на новогреческом языке, но его ни дед Роман, ни Гликерия, ни жильцы-подселенцы не понимали. Только Фёдор Кузьмич обмолвился, что его младший брат на этом языке любил говорить «калас, калас», — наверное, это слово означало «хорошо». На древнегреческом передач не было вовсе, не было их и на древнеегипетском, и даже на киммерийском не было. Приходилось всё смотреть на русском, — точней, не смотреть, а слушать, и не на русском, а на языке Новых Русичей, который в Киммерии понимали не все, — а кто и понимал, то не всё.

И потянулись киммерийские дни, для разнообразия перемежаемые киммерийскими ночами.

От Саксонской набережной до Кроличьего острова было почти две версты, но над спокойной водой, особенно тихими и всё еще не холодными ночами, удар колокола Архонтов Шмель долетал весьма гулко. Домовладелец Роман, заслышав «бам-м!», считал, что настало время почивать. Для Тоньки это был сигнал к очередному кормлению маленького Паши. Для Нинели и Дони — сигнал помочь Тоне. Гликерия этого сигнала, скорей всего, не слышала, она не отрывала глаз от экрана, где шел очередной сериал о жизни Св. Варвары. А что думал Федор Кузьмич, обитавший в угловой комнате с видом на улицу Открытопереломный Канал, никому не известно. Комнату он выбрал себе самую дальнюю от покоев хозяина; кроме «доброго утра» они друг другу, кажется, ничего не говорили. Хотя владела ими общая страсть, оба были азартными любителями пасьянсов, только разных, хозяин до бесконечности раскладывал в тридцать две карты «царство женщин», Федор Кузьмич, напротив, любил метать совсем несложный «эгоист», иногда для душевного разнообразия раскладывая «ссылку».

Семеро в доме: пятеро жильцов, двое хозяев; удар Шмеля в полночь — сутки прочь; новогоднее выступление императора с обращением ко всем православным и ко всем инородцам — год долой, двадцать девятое февраля — вот и високосная квадрига умчалась с бумажки в сто тысяч на золотую монету в пять империалов, вот и весна на носу, вот-вот пойдет лед на Рифее, северная страна Киммерия, но тепло в ней подземное, вот и выдаются оттепели уже в марте, ну, а для стариков март — время тяжкое, вот и слег нынешним мартом домовладелец Роман Подселенцев с приступом вегетососудистой дистонии. Районная неотложка с Караморовой стороны, впрочем, ничего серьезного у старика не нашла, дала прогноз, что к Пасхе оклемается. Уход за больным был хороший. И надо ж! Именно в такой мартовский день в парадную дверь дома, со стороны Саксонской набережной, грубо постучали чем-то тяжелым.