Владимир Войнович - Монументальная пропаганда

Закончив обряд, священник положил кисть в ведро, передал крест Поросянинову и обратился к собравшимся с неформальной проповедью, в которой кратко рассказал биографию Сталина.

- Это, - сказал он, - была сложная биография сложного человека. В отрочестве он решил посвятить себя Богу, поступил в семинарию, но потом, искушаемый дьяволом, соблазнился сатанинским псевдоучением и отошел от Бога. Но можно сказать, что дьяволу не удалось одолеть его полностью. Вы помните, во время войны, когда над нашей родиной нависла большая опасность, именно Сталин распорядился дать церкви больше свободы. Пути Господни неисповедимы, и пути человеческие к Богу трудно предвидимы. И мы не знаем, к чему пришел бы этот безусловно грешный человек, если бы его жизнь оказалась более длинной.

Батюшка заметил также, что установление памятника и даже освящение его не является отпущением грехов тому, кому он будет поставлен.

- Освящение статуи не значит превращение ее в религиозную святыню, но она есть историческая реликвия, и церковь способствует тому, чтобы она в качестве таковой стояла крепко и долго. Чтобы не было больше того кощунства, свидетелями которого мы являлись.

Напоследок батюшка еще раз осенил крестом пьедестал, и все опять перекрестились, после чего он, подобрав полы рясы, вместе с Поросяниновым направился к своей "ниве". Жердык подошел к Аглае спросить, как было в Москве, а потом сказал с гордостью:

- Ну, вот видите, Аглая Степановна, видите, а вы еще не верили, что будет на нашей улице праздник. А он будет. Завтра. И уже никто и ничто не сможет его отменить, - заверил Жердык и, отходя, запел вполголоса: - Сердце красавицы склонно к измене...

Глава 14

Пока Жердык говорил, за его спиной стоял и дожидался своей очереди старик с желто-зеленым лицом.

- Не узнаете? - спросил он. - Я - Макс Огородов, скульптор.

И тут же стал бормотать какую-то несуразицу, из которой постепенно прорезался смысл, что он тяжело болен и приехал сюда через силу, испытывая настоятельную душевную необходимость проститься с лучшим своим творением, к которому имеет страстное желание приблизиться и прикоснуться перед смертью.

- Почему бы и нет? - сказала Аглая. - Завтра будем устанавливать - и прикоснетесь.

- Нет, - возразил скульптор. - Не завтра. Завтра он будет стоять там, высоко. А я бы хотел... пока он без пьедестала, пока его можно обнять.

Аглае намерение Огородова не очень понравилось. Зачем это ему обнимать? Что будет, если каждый вздумает обниматься?

- Но это ж мое создание, - напомнил Огородов.

- Ладно, - согласилась она, - пойдемте.

И он послушно поплелся за ней.

Лестницу на второй этаж оба одолели с трудом. Аглая ставила сумку на две ступеньки перед собой, сама поднималась, переставляла сумку и так достигла своей площадки.

- Прибраться не успела, - виновато предупредила она и заметила про себя, что, когда пила, ей было все равно, убрано или не убрано и кто что об этом подумает. А теперь не все равно.

Скульптор ничего не ответил и дышал часто, как собака, которая хочет пить.

Да и у нее руки дрожали, и ключ тыкался мимо дырки. В дверь она входила так медленно, что Огородов не выдержал и даже отпихнул ее невежливо, рванулся в гостиную и, согнув колени, застыл перед статуей.

- Ну, здравствуй, - сказал он и растопырил руки, словно ожидал чего-то, что упадет ему сверху. Аглая опустила сумку к ногам и прислонилась к притолоке. Огородов приблизился к статуе, обнял ее и тихо заплакал.

Аглая не любила людей, которые плачут. А плачущих мужчин не любила тем более. И никогда не жалела. Презирала. Но на старости лет расслабилась, наверное, и поддалась чувству, не достойному большевика.

- Ну, чего зря слезы-то лить, - сказала она в своей грубоватой манере. - Жизнь нам всем дается на время. Даже он, - показала на статую, - уж какой человек, и то помер. А мы... Людей вон сколько на свете. Если мы помирать не будем, то сколько же нас наплодится? На земле места не хватит.

Огородов отошел к стене, рукавом вытер испарину и, глядя на статую, сказал:

- Да разве я о своей жизни плачу? Я свою жизнь полностью оправдал. У меня видение было. Что стоит мне до него дотронуться, и болезнь тут же отступит. Он непременно должен меня спас... - Огородов вдруг захрипел, закашлялся, задергался и схватился за грудь. Из угла рта пошла пузырями черная пена.

- Да ты что, что ты! - заволновалась и захлопотала возле него Аглая. Ты подожди. Здесь не помирай. Здесь не надо. Я сейчас доктора вызову.

Она сама была слаба, но дотолкала его до дивана. Он рухнул на него навзничь и замер с открытым ртом и выпученными глазами. Несколько секунд он лежал, запрокинувши голову, как будто даже без дыхания. Чем напугал Аглаю еще больше. К счастью, все обошлось. Гость очухался и даже настолько, что был приглашен на кухню и напоен чаем из кружки с надписью "ХХ лет РККА".

Аглая смотрела, как он, сложив губы трубочкой, дует в кружку и затем пьет чай без видимого желания.

- А чем вы сейчас занимаетесь? - поинтересовалась Аглая.

- Сейчас-то ничем. А так что ж... Вождей лепил. Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко... О вашем пьедестале все время думал. Нехорошо, что пустой стоит.

- Хорошо, - возразила Аглая. - Дождался хозяина. Не зря было сказано: "Будет еще на нашей улице праздник".

- Не зря, - согласился гость и снова зашелся в кашле, хватаясь за грудь.

- А у вас, извиняюсь, какая болезнь? - Аглая опять перешла на "вы". Что-нибудь вроде рака?

- Хуже, - сказал он, покашливая.

- Разве бывает хуже?

- Кажется, бывает. - Он странным образом улыбнулся и посмотрел ей прямо в лицо. - У меня СПИД. Вы слышали про такое?

- СПИД? - переспросила она растерянно. - Как это СПИД? СПИД - это же только у этих бывает... А-а, - догадалась, - так вы тоже этот?

- Да, я гомосексуалист, - с вызовом сказал Огородов. - И горжусь этим. Теперь весь цивилизованный мир признает, что в этом нет ничего зазорного. Тем более, что я художник. Творческая натура. Все художники такие.

- Как это все? - не поверила она. - Все художники друг друга в задницу, да? И Репин, и Шишкин, и Кукрыниксы?

- А про Чайковского вы знаете? - спросил он. - Все знают, что голубые самые талантливые люди. А другие - это бездари. Другие, тьфу! - он плюнул, правда, не на Аглаю, а в сторону, но она все равно всполошилась.

- Ты что! - закричала она. - Ты что это плюешься в чужом доме? Тем более, что заразный. Дай сюда! - Она вырвала у него чашку, расплескавши остатки чая, уже остывшего, и сказала слабым голосом, но решительно: - Уйди отсюда.

- А что такое? - не понял Огородов. - Через чашку СПИД не передается.

- Уйди, я тебе сказала. Мне на тебя смотреть противно. Гомик несчастный! Уйди. Вон отсюда!

Вытолкала его в прихожую, сунула ему в руки пальто и шапку, еле дотерпела, пока он оденется, и потом, когда он уже по темной лестнице, цепляясь за перила, спускался, крикнула: