Валентин Иванов - Златая цепь времен

Мы имеем право предполагать, что работа доисторических двадцати тысяч поколений была и труднейшей, и фундаментальной.

Доисторические поколения людей создали почву для человеческой истории, как первые одноклеточные и лишайники снабдили скалы перегноем и атмосферу — кислородом.

Судить о процессах, происходивших в «человеческих» корнях в течение сотен тысяч лет, мне не приходится. Но по результатам видно, что в разных местах земли они протекали своеобразно и самобытно. Иначе, как уже упоминалось выше, придется допустить каскады случайностей и чудес.

У разных ветвей человечества «нигде» сотворялось по-разному, по-разному же и населялось абстракциями. Против бессмысленности качественных оценок я уже предупреждал.

Однако развиваться исторически, то есть с перспективами хотя бы на сотню быстрых лет, не говоря уже о тысячах, нации могут, опираясь лишь на собственные национальные средства, свойства. Это единственная опора в любом национальном предприятии, касалось ли дело отстаивания самого физического существования племени в сто семей, поднимающегося к северу по мере отступления ледников, или войны, государственного устройства.

Движитель человеческой истории — сам человек. Он же, как я не раз упоминал, никак не случайный пришлец, а наследник. Он может сделать то-то и то-то, дополнить или изменить сделанное до него, но не по произволу чужой фантазии, а соразмерно себе. Построить же несоразмерное себе человек не может, при всей своей способности и тяге к широчайшим опытам. Отказавшийся от наследства может только ломать. Ломать, уничтожать себя самого, вместо того, чтоб продолжать , рвать, вместо того, чтоб развивать .

*

Многие художники стремились и мечтали выразить в искусстве душу своего народа, но длительность посмертного действия наградила лишь тех, кто создавал самопроизвольно, почти бессознательно. Такое искусство мы называем подлинным, хотя его образцы суть только копии с недостижимого идеала — кристалла народности, существующего только в национальном «нигде». Я сказал «бессознательно», так как искусство, казня смертью за рассудочные, расчетливые поделки, подчиняется автору, чьи убеждения органичны.

Поэтичные вдохновения Магомета, сплавив нищий быт аравийского бедуина с великолепием райских садов, бросили арабов на завоевание мира, как голодных на хлеб. Записанное после смерти презревшего грамоту пророка учение сохранило изначальную поэзию и силу. Но неизмеримым кажется расстояние между калифом Омаром и профессиональными охотниками на рабов, которые много столетий позорили имя араба в Африке. И что общего между Омаром и пошлыми себялюбцами эмирами, которые поделили Омарово наследство и подвели арабов под турецкое ярмо!

Философы, как художники, могут жить в своем национальном «нигде». Китайский философ Шан Ян обладал виденьем кристалла народности. Он тоже изобразил свой рай, но не поэтически, как Магомет, а строго рассудочно. Предложенные Шан Яном способы построения могущественной, богатой, — а значит, и счастливой, — Поднебесной (более 2300 лет тому назад) просты на вид, на словах. На деле же они так же трудно достижимы, как мечта поэта. Они трудно реализуются, они искажаются соприкосновением с реальным. Это план, проект, но также и опыт, испытание. А люди слабы, их постоянство непрочно, они устают даже тогда, когда намеченное к свершению соразмерно с их возможностями, выполнимо для их сил.

В этом причина непоследовательности последователей.

В высшей степени соблазнительно объяснять непоследовательность неверным толкованием начальной теории, организационными ошибками и тому подобным. Легко объяснять непоследовательность людскими слабостями, как я сделал выше, ибо история общества есть также и рассказ о непостоянстве и слабости людей.

Но история рассказывает и об извечной борьбе мысли с Хаосом. Человек хочет гармоничности, симметрии, в них — красота.

Невежество уродливо, я хочу знания. Я хочу все понять. Я хочу построить простое математическое уравнение, симметричность обеих частей которого вобрала бы в себя всю сложность мира. Это будет ключ, который откроет мне все двери. Простота ключа докажет его подлинность.

Я, Пифагор, сумел свести Природу к простому (для грека тех времен слово Космос обозначало красоту и порядок, исключающие Хаос).

Я, Птолемей, создал простую систему, которая объясняет все видимые людьми движения небесных тел.

Я, Коперник, отверг Птолемея из-за того, что нужно было бы слишком усложнить его систему, дабы вместить все накопленные наблюдения. Перестав быть простой, система Птолемея тем самым доказала ошибки своего автора. И я, Коперник, создал свою систему, простую, но которая вмещает все.

И для тех, кто хотел думать о Космосе, наступило столетие простой ясности…

Но вмешивается Кеплер и поправляет Коперника: планеты движутся не по кругам, а по эллипсам. Эти эллипсы мало отличаются от кругов, но тем хуже, ибо тем менее возможен ответ на вопрос: почему же эллипсы, а не круги? Так, Космос, то есть красота, выраженная в порядке, гармонии, симметрии, нарушен и высовывается безобразная голова Хаоса.

Но мы хотим строить простые системы, которые объяснят нам симметричный мир. Мы за простоту, мы склонны счесть наблюдаемую сложность кажущейся. К тому же явные отклонения от симметрии незначительны. Нам мнится: еще немного, и мы, написав идеальное уравнение, уравновесим правое с левым.

Надежды не оправдываются… Построенные нами системы почти правильны. И мы говорим себе: «Мир мог бы быть таким простым и симметричным, как наша система, и ведь от этого почти ничего не изменилось бы». Но мир — другой, и непознанное «почти» призывает нас к осторожности в сужденьях.

И в большом космосе, и в малом мире, внутри атома, наблюдается одно и то же: «почти» симметрия. В этом «почти», как и в том неизвестном, что повсюду создает отклонение от симметрии, есть «нечто». Ответа нет или еще нет, и праздно назначать сроки получения ответа.

Философ Шан Ян создал уравновешенную общественную систему, симметричную как гелиоцентрическая система Коперника. Уравнение по Шан Яну: «природные свойства людей» плюс такие-то мероприятия равны богатой могущественной Поднебесной, симметрически-гармоничной и вечной».

Шан Ян, как и другие философы, не мог и не должен был считаться с «почти». Он упрощал, как все философы и ученые. Однако «природные свойства» людей в его уравнении были только «почти» правильны. Размеры и качества этого уклонения от симметрии в применении к человеку могут оказаться существенными. Само человеческое тело — настоятельный образ нарушения симметрии: у всех людей сердце помещается слева. Почему? И сегодня наука не может ответить, хотя все целесообразное действительно просто и симметрично.