Валентин Иванов - Златая цепь времен

Пересказывать содержание художественного произведения есть дело, как известно, вдвойне опасное — и для произведения, и для пересказчика. Вопреки этому не то правилу, не то обстоятельству, сообщу, единственно по обязанности рецензента, что герои романа обитают и действуют в небольшом рабочем поселке на Среднем Урале. Герои у него люди местные, ничем не велики. Время — послевоенное десятилетие.

А. С. Ф.[30] берет силой рассказа, силой слова, самобытного писательского слова, настоящего русского слова, которое льется будто бы само, наполняя живой кровью все, чего только коснется. Нет мелкого, все хорошо.

Конечно, у автора свой язык, свое слово, которое остается, однако, чистым русским словом. Ему дается писать по правилам вольности русской речи. Именно этим он и ведет меня, читателя, и я иду за ним с радостью.

Не знаю, печатался ли А. С. Ф. где-то и когда-то, но разве в этом соль! Он мастерски занял позицию рассказчика , что освобождает ему место и дает свободу речи. А пользуется он речью с отменным чувством, меры, тонким вкусом, обнаруживая дар подлинного писателя.

Ему придется защищаться, и его надо будет защищать от педантизма корректоров, ибо у него есть обязательные для нашей речи «уклонения». Так хотя бы, он пишет «Иван Максимыча» или «Иван Максимычу» вместо Ивана и Ивану. Что поделаешь, такова наша живая речь, и здесь, как и в другом подобном, его защитит помянутая выше позиция рассказчика.

По-моему, роман отвечает известным требованиям, предъявляемым современностью.

Настоятельно рекомендую редакции принять роман А. С. Ф.

*

Война дочиста обездолила Катю Мушкину. Почти подростком она выходит замуж — она пришла в загс 22 июня 1941 года с таким же почти юношей, которого тут же унесла война, чтоб уложить под Ельней. Тогда же погибает и отец Кати на войне, а матери она лишилась еще раньше. Катя добивается зачисления в армию и воюет танкистом. В мае 1945 года, после взятия Кенигсберга, под нелепой пулей гибнет ее коротенькая, но прекрасная фронтовая любовь. Катя возвращается в Москву; никому не нужная демобилизованная женщина-сержант бездомна, так как она, уходя в армию, просто бросила свое жилье, которое прочно заняли чужие, — тягаться Кате с ними не под силу. Она находит пристанище в подмосковной деревушке, устраивается в соседнем Доме творчества Союза писателей и живет…[31]

Сверх своего обыкновения, я взялся за неблагодарную задачу пересказа сюжета, который проще было бы передать словами старинной польской песни:

Бедняк, ты идешь воевать,

в бурю, в пыли.

Ты будешь спать под звездой

в лесах, в пустыне.

Бедняк, ты вернешься с войны

и найдешь голь, нищету.

Твой дом сгорел,

а жену взял другой…

Народные песни вообще грустны и правдивы. В нашей кавалерии до 1932 года еще пели старую песнь с припевом:

Поехал казак на чужбину далеко,

казак не вернется в родительский дом…

Роман В. Е. можно было бы назвать «повествованием» или «бытием». Многострадальная Катя сохраняет себя, остается личностью, она — настоящий человек, и автор делает свое дело без деклараций, без напыщенности. Он следует благородной традиции русской литературы, стремившейся изображать народ, умевшей показывать малых, ибо они, малые, и были истинно велики. В. Е. это удалось: он сумел показать Победу своей героини. И в этом его успех.

К сожалению, я впервые встречаюсь с творчеством В. Е. У него свой стиль, своя композиция, свой язык и, как бывает обычно при встрече с самобытным произведением, я спотыкался на первых двух-трех десятках страниц: я заметил, что автор и сам говорит языком своих персонажей, и мне такое сначала не нравилось. Мне казалось, что автор стилизует, выделывает и тем самым себя обездоливает. Но вскоре я вошел в текст; вчитавшись, я перестал замечать и стал видеть. И когда встретились места, где автор стал отделять собственную свою речь, я и это принял как нечто вполне естественное. Все шероховатости, оставшиеся у меня, сводятся к мелочам. Например, иные слова, скорее, словечки при повторении кажутся нарочитыми. А вот «пенсионный дуб» — очень хорошо, хорошо потому, что встречается лишь однажды.

В целом же мне кажется, что В. Е. дается вещь немалая: его язык созвучен содержанию. Иначе говоря, автор не изъясняется, а пишет , не излагает «обстоятельства места действия», а изображает .

Внимательный редактор может сделать немало постраничных замечаний, особенно спотыкаясь (как я) на первых страницах. Но потом он снимет наибольшую часть своих восклицаний, ибо редактор тоже и читатель, как мы, грешные.

В. Е. очень любит и умеет дать реалистические детали, меткие, верные. Он реалист, но вместе с тем, по сути своей, — он совершенный романтик. В этом его бесспорное право, конечно.

Возражение вызывает одно существенное обстоятельство. В. Е. нужно отправить отца и мужа Кати добровольцами в первый же день войны. Но такого не было, не могло быть. С 22 июня райвоенкоматы заперли двери на несколько дней, хоть их и действительно осаждали добровольцы. С помощью спешно призванных из запаса писарей военкоматы день и ночь писали повестки, организованно следуя мобилизационному плану в части призыва пополнений, и запись добровольцев сорвала бы осуществление мобилизационного плана. Происходившее значительно позднее формирование московского ополчения контролировалось руководителями предприятий и учреждений, отпускавших лишь тех, без кого могли как-то обойтись.

Менее существенная деталь: фосфорных значков для хождения в темноте совсем не было! (Как у автора.) О таких значках прошел было слух, в результате чьего-то проекта, может быть, и не более. Не было в начале войны и разговоров о «втором фронте».

У французов есть, средь многих, два описания битвы под Ватерлоо — Стендаля и Гюго. Они совершенно различны, хотя над обоими веет история. Стендаль — реалист. Гюго — поэт, но он творит легенду из фактов. В. Е. (да и не он один) порой факты сотворяет сам.

Наша литература до сих пор в значительной мере опирается на войну… Действительно, едва ли не половина нашего населения родилась после войны, а это ведь уже и тридцатилетние. Но и те, кому к концу войны исполнялось пять-шесть лет, войны, в сущности, помнить не могут. Для нынешних сорокалетних война и тяжелые послевоенные годы заслонялись спинами взрослых.

Вернувшиеся с войны нашли тяготы в своем роде не меньше, и, по исторической необходимости, по исторической неизбежности, никто им не мог помочь, кроме них самих. И здесь, в мирное время, кто-то падал, а кто-то побеждал. Тут настоящая правда романа В. Е. Поэтому я и рекомендую вниманию редакции «Катю Мушкину».

*

…Первые страницы повести Д. С.[32] шли у меня с нарастающей досадой. Маленькие неточности речи (так, знаки отличия — вместо знаки различия) запоминались не в успех автору. Бедно-стертым казался язык.