Николай Александров - Замкнутый круг

На перекрестке под плафоном–тарелкой он остановился, вспомнил ссору с сыном, поморщился, вздохнул и заспешил прочь.

Сосед разгребал снег, расчищая въезд в ограду.

— Привет, Петрович! — кивнул Лаптев.

Сосед молчал.

— Ты чо, Петрович, привет, говорю!

— А ну, давай отсюда! — Петрович воткнул лопату в снег, схватил Лаптева за ворот и вытолкал на дорогу. — Тебя бы, паразита, эти пимы сожрать заставить!

Ошарашенный Лаптев вошел в свой дом, дверь была не заперта, но и в доме никого не было. Он нашел какую–то железку и начал взламывать комод. Обиженный, он стал решительнее и смелее. Замок не выдержал, жалобно пискнул и открылся. В коробочке из–под духов он нашел две пятирублевки, обрадовано сжал их в руке и вышел из дома.

По тротуару шла Стешка. Лаптев спрятался за калиткой, знал уже, что Лешкины пимы покоя ему не дадут. А спешил он к Зельцману, с надеждой, что за ночь тот не успел перепродать пимы…

О том, что Лешке отрезали ступни, Генка узнал в школе. Страшная новость утихомирила ребячью толпу. Генка шлялся по коридору, слушал разговоры о случившемся, хмуро разглядывал школьников. Потом зашел в класс, собрал учебники, ничего не сказав, вышел из школы.

Ни слез, ни обиды, только лютая ненависть и злоба. Только желание мстить. Он брел по морозным улицам поселка и не заметил, как оказался около дома Зельцмана. Ковырнул ногой снег, поднял увесистый камень и что есть силы запустил в темное окно дома. Удар был глухим, навылет. Генка зашагал прочь, на душе стало чуточку легче.

Поднималось мутное солнце, деревья, укутанные синеватым инеем, холодно красили приземистые дома, редкий прохожий спешил, спрятав лицо в высокий воротник. И опять на улице оставался только мороз, сковавший поселок, небо и весь равнодушный мир…

Недавно я был в Зудове. Генка Ракитин заведует местным собесом, сильно полысел, сморщился, ему немногим за сорок, а выглядит стариком. Он нетороплив, рассудителен, спокоен. Ходят слухи, что у него любовница, молоденькая секретарша. Он не узнал меня и даже не смог вспомнить, но это и не важно. Все наши разговоры сводились к огороду, подсолнухам и ранней редиске.

Нашел я и Лешку Лаптева, в «Погребке», да, все в том же погребке — живучее заведение. Он очень похож на своего родителя, передвигается шустро, и не скажешь, что инвалид. Пьет пиво крупными глотками и взатяжку курит папиросы. Я не подошел к нему. Зачем? Мир детства рухнул. Пусть они останутся в моей памяти теми мальчишками из детства. Ведь так здорово, что они были.

Я не приеду больше в Зудово. Нельзя дважды впадать в одну и ту же реку.

Он очнулся оттого, что горячая вода затекала за воротник. Кругом снег, перед глазами и там, чуть дальше, на склоне в желтых бликах и неясных огненных сполохах. Где–то рядом горел костер, его неровный свет выхватывал разлапистые стволы сосен, перекаты сугробов, обломки веток. Мирно и тихо, как в детстве. Только горячая струя на шее и тяжелый ревматический гул во всем теле. Он пошевелил ногами, ощутил боль, но ее можно было терпеть. «Руки онемели или замерзли», — догадался он и медленно перевалился на спину. Тело, кажется, захрустело позвоночником, но он уже знал, что остался жив. Было больно и радостно. Кости, жестко стрельнув болью, вставали на свои привычные места, он чувствовал облегчение в суставах. Но когда попытался встать, вдруг стошнило кровью, черной, густоватой. Тошнота не покидала его, и когда он встал, и когда сделал первые шаги.

Ноги вязли в глубоких сугробах, он быстро уставал, садился и ел сухими губами снег. За соснами и невысоким холмом горел самолет, языки пламени облизывали непроглядь неба, выдыхая черный едкий дым. Вдруг он вспомнил о молодой женщине, полукровке: красивой, высокой, чернявой, в норковой шубе.

Она зашла в самолет последней, видимо, на досадку, шла по проходу в высокомерном безразличии, негодующе кинула взгляд на воняющий табаком туалет. Он встал и пропустил ее на единственное свободное место около иллюминатора. Она не промолвила ни слова, была недовольна и не скрывала своего раздражения: к самолету, стюардессе, туалету и ему — ее случайному соседу. Не сняв богатой шубки, плюхнулась на сиденье и отвернулась. Он посмотрел на ее ухо с маленькой, как бусинка, сережкой и подумал: шлюха. В него словно вогнали беса, он с шумом открыл теплую банку пива, отхлебнул пену и отрыгнул. Она вздрогнула. Он почувствовал себя отомщенным, а когда приложился к банке вновь, боковым зрением уловил, как она брезгливо поморщилась. Он оторвался от пива и, протянув банку, предложил:

— Будешь?

Она выпучила свои темные глаза и с презрением измерила его взглядом сверху вниз.

— Как хочешь, — не мог угомониться он, — но у меня больше нет. Потом не проси.

Она молча смотрела в окно, он тоже повернулся к иллюминатору, разглядывая бегущие мимо фонари взлетной полосы, и почувствовал ее плечо.

— Тебя как зовут, Лала, Нини или Аграфена?

— Я вызову стюардессу, — ответила она.

— Тебя что, уже тошнит?

Она обессилено вздохнула, сняла шапку и крутанула головой с тем умыслом, чтобы он отстранился от нее: по норковым плечам рассыпались легкие пряди волос. Теперь он увидел ее лицо.

— Я тебе не нравлюсь? — развязно поинтересовался он.

Она молчала.

Его физиономия не могла нравиться, потому, наверное, он привык к бабам попроще, а таким фифалкам, как эта полукровка, мог показаться только деревенщиной, жлобом. Он мечтал о красивых женщинах, чувствовал их недосягаемость и потому презирал. Платил им той же монетой.

Не дождавшись от нее ответа, достал из сумки кипу газет, «свежих», как врала киоскерша в зале аэропорта, раскрыл первую попавшуюся. На развороте — большой снимок разрушенного дома с остатками военного «Руслана». «Катастрофа в Иркутске» — гласил тяжелый шрифт заголовка. Разглядывая газету, он произнес с садистским удовольствием:

— Погибнуть можно не только в самолете, но и от самолета, слышишь, Лала? Уже насчитали шестьдесят семь трупов и собрали кучу фрагментов.

Она молчала. Он перелистнул страницу и прочитал вслух:

— Пропал Як‑42, принадлежащий украинским авиалиниям. На борту было сорок человек, их судьба неизвестна.

Она молчала.

— Продолжать светскую беседу? — спросил он.

Она нажала кнопку вызова бортпроводницы.

Он сложил газету, взял новую, но первая страница была все с тем же снимком «Руслана».

— Что случилось? — спросила стюардесса.

— Я хочу пересесть.

— Свободных мест нет. Вам здесь неудобно?

— Тогда скажите, — она ткнула в него пальцем, сверкнув красивыми глазами, — чтобы он заткнулся и не читал вслух.

— Молодой человек, не читайте вслух, — попросила стюардесса.