Елена Ткач - Царевна Волхова

Другие вполне понимали Тасю, но помочь ничем не могли. О прошлом Антонины Петровны им известно было немногое: будто появилась она в Москве в конце сороковых, а до этого жила, кажется, где-то на Волге. Но где именно никто не знал. Да, Тасина бабушка была женщиной очень скрытной!

При этом начало происходить нечто странное. Чем настойчивее Тася пыталась выполнить просьбу покойной бабушки, чем больше нервничала, пускаясь на поиски безвестного деда, тем отчетливей реагировала на это незримая ткань её жизни. Она стала рваться. Что-то сломалось в налаженном механизме судьбы семьи, дотоле вполне благополучной и счастливой. Но о том, что случилось с ними — об этом речь впереди…

Эля тихонько обняла маму за шею и прижалась холодной щекой к её волосам. И едва не крикнула в голос, вдруг заметив, что эти чудные, густые, темные с медным отливом волосы пестрят сединой.

Тася поднесла к губам прозрачную Элину руку, а потом не удержалась расплакалась. Она плакала глухо, давясь слезами, силясь их побороть, задыхаясь от этого и плача все пуще.

— Ну, мамочка ну, миленькая, пойдем! — уговаривала дочь, неловко гладя ей лицо, и плечи, и волосы. — Надо Сене помочь, а потом мы поплачем с тобой, а сейчас он… температура высокая у него.

Будто стальной обелиск вырос вдруг возле стола, у которого притулились они, — это встала Анастасия, словно впервые услышав, что сыну плохо. Словно только теперь смысл этих слов пробил брешь в заслоне, которым привычно оборонялась от бед с недавних пор. Теперь — такая! — она могла сквозь стену пройти… Только глаза её вдруг погасли.

И уж глубокой ночью, когда Сенечка заснул наконец, напоенный отваром малины, чаем из листьев смородины и аспирином, Тася, виновато потупясь, спросила.

— Эльчик… а сон-травы не осталось?

— Ну, мам! — Эля умоляюще взглянула на мать, но встретив пустой неживой её взгляд, сдалась.

— Там… я тебе немножко оставила.

И стремглав метнувшись на кухню, вытащила из шкафчика плоскую бутылочку коньяку, задвинутую за штабеля кастрюлек.

— Откуда это? — поразилась Тася. — Ах, да… — она вспомнила как на прошлой неделе — на страшной неделе, когда переехали они сюда, в этот дом на окраине Москвы, она впервые купила себе не вина, как обычно, а коньяку. Много… Тогда к ней приехала Ксана, посидела с часочек, а потом… Нет, что было потом Тася не помнила. А вот эта бутылочка, как видно, осталась, а Элька её припрятала.

Она поцеловала дочь и ушла к себе.

И упала ночь в пустоту, в которой нет времени и не светят звезды.

И Эля никак не могла уснуть — она лежала без сна.

«Какой же мне достать сон-травы?» — думала она, кусая мизинец.

Когда не спала — Эля всегда так — кусала пальцы.

Мама как-то подметила, засмеялась: «Смотри, до косточки не проешь!»

Они всегда понимали друг друга. И сейчас тоже. Только не понимали что делать…

Жизнь — всегда такая светлая, радостная, полная до краев — вдруг оскалила зубы в звериной усмешке. Она разом сбила их с ног и глумилась, помахивая над головами мерным маятником времени, чудовищным как смертоносный стальной серп в рассказе Эдгара По.

«Неужели же? Неужели весь этот ужас как-то связан с тем, что я взялась за розыски деда? — часто думала Тася, глядя в окно, тонувшее в сигаретном дыму. — Но почему? Почему…»

Они попали в беду. И помощи ждать было неоткуда. И время застыло над ними душным пологом, непроглядное, как заболоченная вода.

Анастасия Сергеевна Пронина — Элина мама — родилась в Москве в начале шестидесятых. Ее родители, люди милые и домашние, всю жизнь тихо-спокойно прослужили в советских учреждениях, думать не думая ни о вольности, ни о протестах. Им и так было хорошо! Но дочка Тася невесть от кого из предков переняла непокорную, диковатую жажду свободы. Все её упрямое существо требовало чего-то особенного — незнакомого уклада, отвергающего жизнь по накатанной колее.

Всю свою юность она готовилась поступить в театральный, занималась в хореографической студии дворца «Серп и молот», брала уроки у когда-то известной, а теперь одинокой и всеми позабытой актрисы — та обучала Тасю основам сценической речи и актерского мастерства. Старая актриса уверяла, что у её ученицы несомненный дар — стоило только взглянуть в сияющие распахнутые глаза цвета влажных каштанов, услышать звонкий заразительный смех, чтобы понять: у этой девушки дар Божий, ей многое дано и остается только уповать на удачу, а остальное приложится.

Однако, удача Тасе не улыбнулась. В театральный с первой попытки её не приняли — по конкурсу не прошла и… обиделась. На комиссию, на судьбу, на родителей, которые ни к театру, ни вообще к искусству отношения не имели… Не было у них нужных знакомств, не было связей, без которых в этот мир избранных не пускают. Посторонним вход воспрещен!

И вот этак-то сгоряча и назло себе в тот раз топнув ножкой перечеркнула она — как отрезала давнюю свою мечту. Мол, раз не вышло значит поделом тебе и точка!

Вот такая она была. Бескомпромиссная. Гневливая. Норовистая. Либо либо… Пан или пропал!

В глазах её порой такие бездны проглядывали, что лучше бы тогда никому в них и не заглядывать… Ей самой иной раз казалось, что этот исступленный огонь может сжечь её изнутри. Душу спалить… Дотла!

Спалить — не спалил, но подпалил — это точно! Ее прозвали цыганкой за мрачное огненное сверканье в глазах, за загадку какую-то, которая явно угадывалась в ней…

Густая копна волос вьется по ветру, что конская грива, все движенья порывистые, хотя и не резкие — все же гармоничное женственное начало преобладало в ней. И бывало вдруг обернется она, — смуглая, статная, откинув за спину гриву вьющихся медных волос, отсверкивающих на солнце, и взгляд исподлобья внезапно пронзит насквозь, а губы чуть улыбаются…

«Тебя, Тася, точно светом нездешним в ночи обожгло!» — сказал как-то ей один однокурсник, немного в неё влюбленный. Немного — потому что побаивался её. Не по росту ей был, приближаться не смел… И добавил еще, спрятав взгляд: «Может, это свет звезды. А может… царица Тамара, которую Демон любил, память об этой любви тебе в душу вложила…»

И как сказал — больше ни разу и не подходил к ней.

А вот Элин папа не побоялся! Это было, когда Анастасия, переболев и смирившись, поступила в педагогический. Русский язык и литература. На курсе она была заводилой. Вместе с нею компания друзей-приятелей направилась как-то на Юго-Запад Москвы, где в неприметном подвальчике ютилась театральная студия, ставшая впоследствии знаменитой. Но это придет потом популярность, толпа, жаждущая прорваться на премьеру… А тогда было так: пришли четверо и сказали: «Здрас-сьте, мы играть хотим!» Им ответили: «Какие проблемы? Хотите — вперед!»