Шломо Вульф - Банка

"А что потом?" - из вежливости спросила ни слову не поверившая Ада.

"А потом ничего, - как-то сразу сникли оба супруга. - Напротив. Перестало везти. Вышли - снегопад страшный, ни одного такси. А наши милые хозяева поставили жесткое условие - не возвращаться поздно, моему другу в шесть утра на завод. Как мы бежали! Хорошо хоть, что дорогу я знал, - Вадим. - Успели до отбоя... И - никакой больше нам мистики!"

"Для меня она продолжалась, - мило смутилась Нона. - Но этот сюрприз устроил мне сам Вадик! Взял билеты до Ленинграда в СВ! Я так измучилась и дома, и в гостях от изобилия людей, а тут - роскошь, вагон мягкий, койки мягкие и только один муж рядом. Любимый, к тому же," - неожиданно поцеловала она Вадима.

"И верный? - со знанием дела сузила на гостя глаза тайная Лаура. - Ну, дай Бог, дай Бог! При таких-то частых командировках. И с неконтролируемыми деньгами в кармане. Ты ведь сама никогда бы не узнала о такой премии, правда?"

"Девочки, - засмеялся Гена. - О мужиках - только шепотом и без нашего при этом присутствия."

"А вообще-то, между прочим, за вашим рассказом вечер настал, - заметила Ада. - Нет! Никаких капризов. Ночуете здесь."

"С вашей банкой? - насторожилась Нона. - Я что-то боюсь этих снов."

"Так все равно ничего не помнишь после пробуждения! - возразил Гена. Зато как интересно... пока снится." "Так хорошее снится, или плохое?" осторожно спросил Вадим. "Какая разница? - отмахнулась Ада. - Мы же все равно там будем. Уже решили. Уже горим. Баночка может хоть разорваться, предупреждая нас о том, что там нас ждет самое ужасное. Все равно не поверим, раз хотим только хорошего." "Вся беда в том, - заметила Нона, - что все вот это, нынешнее, мы знаем. А потому не любим и стремимся оставить в прошлом. А все то, что нас там ждет, не ведаем. А потому на всякий случай любим, как счастливое будущее. Так устроен человек. Надеяться и верить всегда куда приятнее, чем знать и разочароваться. Так что вы правы. Банка может стараться как ей угодно. Бесполезно! Будет так как будет!" 4.

За окном был рай из ярких цветов, кипарисов, сосен, пальм и холмов, застроенных нарядними белыми виллами с красными крышами. Сияло голубизной ноябрьское летнее небо. Окно занимало почти всю стену, а потому Вадиму приходилось без конца прыскать хомером на стекло, едва удерживаясь на высоте третьего этажа над ярко зеленой лужайкой. Он тщательно тер стекло тряпкой и снова пускал в ход спрей, чтобы не пропустить губительного пятнышка. Сквозь сияющее стекло он видел Нону, которая, расставив босые ноги, мыла белый мраморный пол в огромной комнате. Незнакомая женщина, вскользь, но очень тщательно следила, чтобы пожилые уборщики все сделали должным образом, хотя на столе, выдраенном бывшим инженером, внештатным корресподентом и писателем Бруком до зеркального блеска, уже лежали двести шекелей за шесть часов работы, по три на нос. Потные и счастливые, Бруки быстро сложили рабочую одежду в сумку, переодевшись в приличное, взяли мешки с мусором, поулыбались хозяйке, вышли на чистую красивую улицу и поспешили к остановке автобуса. Тот был, как всегда полупустой, благоухающий, с тихой музыкой и красивым водителем.

Через час, приняв душ и накрыв на стол, Нона и Вадим дружненько выпили по рюмочке коньяка и заели все это салатом из свежих овощей, включая авокадо. Все это происходило в достаточно приличной квартире, немногим уступающей той, что они только что убирали. Из собственного окна сияла та же зелень, за которой синело теплое ноябрьское море. Туда они собирались пойти через час-другой.

Но блаженную тишину разорвали вдруг дикие вопли...

***

Гена тут же бросился к своему мачете, косясь на зловещую банку, но шиньен был плоским и неподвижным.

С крыльца были видны в ночи только черные кроны деревьев, а во тьме снова взрывается близкий, прямо под домом, лай двух собак, яростное шипение и вой, как ему показалось, не кошки, а рыси. В воздухе словно разлилась смертельная угроза от флюидов смертельно перепуганных яростью друг друга живых существ, сцепившихся в ночи. Все это сопровождалось треском, рычанием, хриплым дыханием. Потом с улицы наверху раздался призывный свист, обе собаки, все так же тяжело дыша, умчались, людские голоса смолкли, кошка затаилась, и тотчас настала душистая влажная тишина. Только дождь умиротворяюще застучал вдруг по крыше. И как-то сразу вдруг напали комары.

Гости не вставали, но и не спали, блестя глазами в темноте чердачной комнаты, куда к ним заглянул Гена. "Все в порядке, - сказал он, все еще дрожа. - Под дом спряталась кошка, а на нее напали две собаки... Снилось что-нибудь? - неожиданно для себя спросил он, все еще под впечатлением своего собственного сна, уже почти испарившегося. - Что-то необычное?" "Снилось, - глухо прозвучал в темноте мужской голос. - Тут действительно у вас нечисто... Мне сроду такие яркие сны не снились..." "И мне, откликнулась Нона. - Только вот не пойму, хорошо нам там или плохо. С одной стороны - рай. С другой... Нет, в это поверить невозможно..." "И тем не менее, - тихо сказал Гена, садясь на ступеньку лестницы в мезонин. - Это и есть наше сионистское будущее... Банка знает. И не ошибается." "Что вы имеете в виду? - совсем другим голосом сказал Вадим. - При чем тут Израиль?" "Понятия не имею, - смущенно поднялся Гена. - Я что-то заговариваться начал, по-моему."

"Что там у вас опять? - раздался со двора голос Антона. - Блядя говорит, что в ваших окнах опять сияние было, а потом какой-то балаган." "Да просто кошка под нами спряталась, а собаки хотели ее оттуда достать. Война биологических видов." "А! Тогда спокойной всем ночи. А то я уж подумал, что это твой скальп из банки вырвался. Все в порядке, блядинька, спите спокойно. Анюта, ты что? Все вполне реально, никакой больше мистики. Кошки, собаки, как в мирное время, ей-Богу..." 5.

"За короткий срок, - слушал Вадим голос докладчика, - алия в Израиль из бывшего СССР составила около миллиона человек, из которых восемь тысяч людей с учеными степенями, включая пятьсот докторов наук. До этого в стране работало около шести тысяч ученых. То есть речь шла о необходимости удвоения рабочих мест. Фактически же за двенадцать лет количество должностей в университетах не изменилось. Сегодня мы можем утверждать, что абсорбция алии полностью провалилась. Люди катастрофически потеряли свой статус, а многие оказались на грани или за гранью нищеты. Это в основном касается кандидатов и докторов наук, чей возраст к моменту прибытия в Израиль был более 55-60 лет. Сегодня мы собрались здесь, чтобы проанализировать психологически аспекты интеграции..."

"А зачем? - спросил седой господин, сидевший рядом с Вадимом, обозначенным в списке приглашенных, как В.Брук, писатель. - Если все провалилось, если научная алия навеки остановилась. В алие последних лет есть кто угодно, но не ученые, Впрочем, сегодня евреи к нам вообще почти не едут..." "Мы все, - нервно заметил импозантный устроитель встречи, уловивший в этом замечании намек на очевидную никчемность всей своей многолетней деятельности с такими результататми, - должны отдавать себе отчет в том, что существовало и существует многообразие факторов, повлиявших и влияющих на абсорбцию, как-то область науки, знание языков, способность критической оценки ситуации. В конце концов, нашим ученым следовало заранее понять, что у Израиля иные критерии ценностей, и соответственно снизить планку своих претензий." "Правильно! - заметил психиатр. - Завышенная самооценка, свойственная этим людям, - источник психозов и самоубийств. Впрочем, мы давно знаем, что все ученые - психи, а уж евреи - тем более. Поэтому я считаю, что надо создавать не рабочие места, коль скоро, как мы тут выяснили, это неосуществимо, а реабилитационные центры для выживших." "Вас послушать, - заметил сосед Вадима, - так в Израиль хлынуло в основном старичье. Представители не нужных Стране специальностей и изначально беспреспективные деграданты." "Если бы это было так, - запальчиво возразили ему за круглым столом, - то не было бы программ стипендий Шапиро, Гилади и Камея, в рамках которых трудоустроены тысячи ученых..." "Не трудоустроенны, а временно пристроены, чтобы отмазаться от американцев, давших в свое время десять миллиардов долларов на абсорбцию алии. Простой подсчет показывает, что ваши степендиаты съели максимум четверть миллиарда. Кто-нибудь знает куда провалились остальные деньги? И что дала ваша стипендия для реальной интеграции тысячас счастливчиков? Что они сейчас убирают, охраняют или продают в стране высоких технологий?" "Правильно! -мощно вступила в дискуссию моложавая дама с партийной осанкой. - Условия "трудоустроенных" разительно отличаются от тех, в которых трудятся их туземные коллеги. У репатриантов нет социальных благ, они полностью зависят от каприза начальника, который зачастую ниже "стипендиата" по научному уровню." "Конан Дойль как-то заметил, - прервал ее серенький старичок, черты которого были совершенно неразличимы на фоне его ядовито желтого галстука. Он говорил, прижав губы к микрофону, а потому его тихий голос услышали все, - что мозг Шерлока Холмса, подобно перегретому мотору, разлетается на куски, когда не подключен к работе, для которой создан! Именно эти невидимые обществу взрывы, а не ваши объективные факторы - причина массового стресса и деградации еврейских мозгов в еврейском государстве." "Вот именно, - гнула свое дама, нетерпеливо прервав желтенького оратора. - Временность и неопределенность, а не излишняя самооценка - источник психологического стресса! На исследования наших ученых нет ассигнований, у них нет социальной защиты, они лишены права преподавать, а потому их статус ниже, чем у их студентов. У наших профессоров и доцентов отнято право на ученые звания. Наши получают половину или четверть зарплаты израильских коллег."