Шломо Вульф - Шаг в сторону

Не веря своим ушам, я, как был полураздетый,выскочил в коридор.

Из дверей каюты Толи послышался странный скрипящий звук, словно кто-то изо всей силы пытался сдержать кашель. Я осторожно постучал, все еще в испарине от событий в каюте любимой.

"Убирайтесь... все! - раздался из-за двери знакомый голос. - И-и-и!.."

"Толик, это я, капитан... - жалко сказал я. Само слово "капитан" подходило мне теперь, как козе очки. Пятнадцатилетний капитан... Ладно, Ирочка права... К неожиданно свалившемуся счастью, оказывается, иногда привыкнуть ничуть не легче, чем к внезапной беде.

2.

Я вышел на палубу.

Исполинский лес не приснился. Он стоял передо мною во всей своей грозной невероятной красоте.

Было по-весеннему тепло. Сырой лесной полумрак пронизывали странные запахи, словно кто-то разбрызгал тут духи. Искусственный мир, вдруг подумал я, декорации, фокусы. Всего этого на самом деле быть просто не может! Гипноз... Мистификация...

Моше и Бени были уже в странной легкой одежде. Я едва узнал и Эстер. Она была очень нарядной и показалась мне взрослой лилипуткой. От всего это было так страшно, что захотелось немедленно где-то запереться покрепче, завыть, как Толя, и больше не выглядывать в окно и не выходить под эти густые серые облака, сама форма которых казалась новой.

Но девочка сама бросилась ко мне и обняла его за ноги, прижавшись лицом к животу. "Ты... узнала меня?" - растерянно спросил я. "Конечно,- радостно смеялась та. - Ты Мордехай. Ты спас меня и папу. Ты теперь для меня самый родной человек. Не бойся никого. Я тебя тоже никому в обиду не дам."

"Вас действительно трудно узнать, капитан, - смеялся Моше. - Как вы уже поняли, тут расположены... скажем так... санатории. Просто люди у нас не успевают до конверсии дойти до такого... безобразного состояния, в котором вы были несколько минут назад. Поэтому их выздоровление не так заметно внешне. Что же касается замечания моей дочери, то она совершенно права. Хочу вас уверить, чтоникому из вашего экипажа ничего не угрожает."

"Не угрожает? Нам ничего не угрожает в статусе пленников. А это само по себе неявляется насилием?" "Папа, что он говорит? - теребила отца Эстер. Почему он так сильно сердится?.." "Он боится, что если мы его вернем обратно, он снова станет старым и больным." "Но это же неправда! Морди, ты теперь много-много лет будешь почти таким же молодым. До самой смерти, как мой дедушка. Он просто взял и умер."

"Кто не курит и не пьет, и не пьет, и не пьет, - невесело пропел я, тот молоденьким, красивеньким, здоровеньким умрет." "А что в этом плохого? смеялся в бороду Бени. - Вот и мой срок скоро подходит. Я просто перейду в иной мир. Все умирает рано или поздно. Когда приходит срок." "Я был уверен, что такой болезни как "старость" не существует, - уже втянулся я в разговор. - Что старость - просто неспособность сопротивляться болезни..." "Увы. Старость, на самом деле, усталость от жизни, Морди, - серьезно сказал Бени. - Мне очень хорошо, я прожил счастливую жизнь, но мне сто девятнадцать лет и..." "А откуда в Израиле знают, - перебила его Эстер, - что сто двадцать лет - предел? Нам там все желали - до ста двадцати." "В Израиле знают все, загадочно произнес Бени. - Кстати, мне там побывать так и не удалось. Но Моше говорит, что там есть мудрецы-каббалисты, которые знают все..." "А ваши каббалисты? - смирился я с новой иммиграцией. - Моше сказал, что отцы-основатели этого... параллельного Израиля тоже были каббалистами." "Моше сделал непростительную глупость, - помрачнел Бени. - Только потому, что вы от него узнали о нас так много, мне пришлось перенести шагайку сюда, а не расстаться с вами на той же поляне, где остались сани, чтобы каждый из нас мог вернуться без ущерба для другой стороны."

"Моше сделал глупость? - не поверил ушам я. - Я полагал, что в вашем мире он не из тех, кому свойственно делать глупости..."

"Это тоже как-то связано с воздействием профессора Фликаса, которому он неосторожно подставился. Вы правы, Морди. Моше принадлежит к числу немногих наших... как это по-русски... старейшин. Но этот профессор оказался неожиданно смертельно опасным для любого из нас. Именно поэтому сани с Моше и Эстер застряли в вашем мире, а он сам не знал, что говорит вам. Но теперь этого уже не исправить. Вам придется остаться с нами. Насколько я знаю, уж вам-то,Морди, не привыкать круто менять свою жизнь и один мир на другой. А вашим друзьям придется этому учиться..."

"Но, если вы такие добрые и безвредные, то кто мешает вам взять с нас слово чести и все-таки вернуть нас в наш мир. Поймите, даже если мы расскажем всем о том, что слышали и видели, нам никто просто не поверит..." "А вдруг поверят? - нахмурился Бени. - Тем более теперь. Ваш внешний облик... Как вы объясните свою внезапную молодость и здоровье? Всем сразу станет ясно, что вы побывали там, где возможно омоложение и оздоровление. Да сюда ринется все человечество за эликсиром молодости, который для большинства людей дороже золота! Лучшие умы человечества будут работать над конверсией. Какая гарантия, что люди не проникнут в наш мир, как мы проникаем в ваш? И отнюдь не только за здоровьем... Пусть не сегодня. Но мы не желаем видеть тут никого. И - никогда! Поэтому, боюсь, вам придется смириться с положением превилегированных и дружественных, но пленников, Морди!"

"Папа, почему он такой расстроенный? - кипятилась Эстер. - Вы его обижаете на русском языке? Специально, чтобы я не могла его защитить? Говорите о том же на иврите!" "Эстер, - положил я руку на голову взволнованной девочки. - меня никто не обижает. Мы просто обсуждаем наши... дела. А говорить о том же на иврите я, к сожалению, не могу. У меня очень слабый иврит..." "Но почему? Ты же израильтянин!" "Увы, только по документам, - перешел я на русский. - На самом деле я просто русский еврей, которому за все годы жизни в Израиле так не довелось ни работать с ивритоязычными израильтянами, ни дружить с ними. Они так и остались для меня непонятными и опасными иностранцами. Поэтому я и вернулся в Россию, которая, кстати, за эти годы так изменилась, что и русские для меня не менее непонятны... К счастью, у меня сохранился хоть один язык. Вот видишь, все это я тебе сейчас рассказываю по-русски, а папа переводит... Я очень люблю иврит, но, по-видимому, он не полюбил меня. С первого дня я понял, что этот язык для меня непостижимо сложен. И забросил его, как только понял, что для той жизни, что у меня сложилась в Израиле, он и не нужен. Очень жаль, Эстер..." "Вот и оставайся с нами, - нашла она выход. - Я сама буду тебя и Иру учить ивриту. У нас вы быстро научитесь. Ира уже много слов от меня знает. Ты сам рассказывал, что приехал в Израиль старый и больной, с плохой памятью.. А теперь ты молодой и здоровый!"

"Марик! - раздался непривычно звонкий знакомый голос. - Можно тебя на минутку?"