Сергей Дурылин - В богадельне. Четвертый волхв

– Плачут, – объяснял он, – ревут… Стон дома-то стоял, как принесли-то его, значит, мертвого-то!.. Ребята малые – известно, ничего не понимают, что, как и к чему… Воют… Враг ведь он, знаю, враг, – а жалко… Во как жалко… Кажись, крест бы с себя снял – да отдал бы… А ничего не поделаешь: служба!

А другие говорили опять о сотнях и тысячах молодых жизней, которые никогда уже не увидят солнца и не узнают на земле ни счастья, ни правды, ни даже того, зачем, ради чего все они умерли.

Василий слушал внимательно и сочувственно, голуби клевали крошки хлеба у ног стариков светило солнце, чуть слышно колыхались прозрачные тонкие ветви акации, и всё неслась старая , страшная сказка о бесчеловечной войне, об ужасной крови и смерти, и не верилось, что это не сказка, старая, забытая, а правда, что все это в самом деле было, было недавно, и эти самые старики – убивали, и не раз, а много раз, и не знают, не понимают, что они – убийцы. И становилось страшно от этой простой и недавней правды.

1905/23/VIII

Рассказ

Известно, что три волхва пришли с высоты востока к яслям Вифлеема, три принесли дары и с тремя беседовал злой Ирод, и три вернулись в Персиду, – и потом, когда они умерли, три новых звезды засияли в небе: они ярче всех звезд – за исключением одной, великой звезды Рождества – горят доселе в небе, в темном торжественном небе, в ночь Рождества. Все это известно.

Но няня – наша старая няня Пелагея Сергеевна , – говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва,– я забыл это имя, но – вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете: что невероятно , – это было русское имя, – и самое простое, обыкновенное русское имя нас не удивляло тогда, в детстве, что имя четвертого волхва было русское, нам не приходило на мысль остановить няню и навести справку по библейским (ой? – нрзб.) архивам (? нрзб.): помню, мы очень с братом радовались, что пришел и русский волхв к младенцу Христу, – и мы только спрашивали няню:

– Няня, а почему же он не дошел до Вифлеема?

– А потому что заблудился, – отвечала няня.

– А где заблудился? – пытали мы.

– А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нес, у него отняли злые люди.

Мы замолкали ненадолго. Леса шумят. Отец был родом из Сибири и рассказывал нам про тайгу, про тысячеверстные леса, безысходные для тех, кто не знает в них путей, про дикие вьюги и лесные ветра. Брат вздыхал.

Он был молчаливее меня, и я спрашивал няню:

– А он выйдет, няня, из лесов? Он придет ко Христу?

– Выйдет милый, – отвечала она.

– А когда?

– А тогда, когда дар нивы приготовит, когда откроется от русской земли праведный путь до Божьего града.

– Неизвестно, милый.

Няня гладила меня по голове и поникала головой. Потом поднимала взор к образу Спасителя – перед ним всегда горела с нашего детства зеленая лампада – и крестилась медленно и истово.

Это было в вечер Рождества. Брат отходил к окну. Стекло чуть тронул мороз. Белые блестящие ели разрослись на нижней части стекла. Это был белый рождественский веселый снег. В нем много было цветов и длинных узорных трав. На них сидели белые птицы.

Но брат искал не их. Он грел оставшийся чистым кусочек стекла – искал в нем первую звезду. Но она еще не загоралась в небе – или хмурые снежные тучи еще закрывали ее. И брат отходил от окна к няне и, прижавшись к ее плечу лицом: так тепло! так мягко! там шерстяная пестрая турецкая шаль – «по <���лиловому? бежевому? – нрзб.> полю пустили травами», – и, прижавшись к ней лицом, тихо спрашивал няню:

– Няня, а что он принесет четвертый Христу-младенцу, если дойдет из леса ?

– А хлебушка, милый, – отвечала старушка. – Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?

– А он мужик разве, няня?

– Хресьянин он. Русский человек хресьянин, – убежденно отвечала няня. – Всегда хресьянин.

Брат молчал. Нет, мы не думали того, что этого не может быть.

Мы думали: когда это будет?

Когда выйдет из лесу четвертый – с даром русского хлеба?

Брат, не отходя от няни, спрашивал еще и еще:

– А где он возьмет? А хлеб будет черный?

– Черный, – отвечала няня. – Ржаной. Со всей земли возьмет, отовсюду по зернышку, ото всех полей, от праведных хресьянских трудов, замесит на ключевой водице, испечет на чистом огне. От всей земли будет хлеб хресьянский.

– Отчего ж не несет?

Это уж спрашивал я. Сердце мое трепетало от радости. Но ждать! Было так трудно ждать! И зачем ждать? Теперь бы, в эту ночь, этот хлеб принести.

– Оттого не несет, что трудно, милый, со всей земли, от праведных трудов, от хресьянских, отовсюду по зернышку собрать, с каждой полоски, от чистого праведного колоса, чистое зерно. Земля велика русская. Потихоньку он собирает. Когда кошицу полную наберет, – будет молоть зерно, а там за водой пойдет – тесто замесить. И всюду надо самую чистую найти, безмутную, без одной соринки, и ни человек, ни зверь ее чтобы не мутили. Найдет воду – будет огонь разводить от небесного огня, честнaго древа. Древо о древо тереть – первый огонь будет чистым.

Мы не понимали, что это значит, но мы знали, что этот огонь будет чист и светел, – не то что маленькая, коптящая лампочка под бумажным абажуром у нас в детской или фонари на улице, тихие и серые. Это будет прекрасный огонь.

– От честнaго древа. И на этом огне хлебушка испечет, – и будет дар Спасу Господу с солью.

– А как же принесет?

– Когда хлебушка спечет – тогда и путь прям откроется. Надо спечь, милый, первое дело: спечь, хлеб-соль приготовить. А там и путь отверзется.

А брат в это время опять уж стоял у окна. Он притронулся лбом ко стеклу и долго не отрывался от него. И вдруг обернулся к нам и радостно крикнул:

– Няня! Я нашел звезду! Вон она, вон!.. Голубая!.. Как снежинка!

Няня встал со стула и подошла к окну:

– Тише, милый. Надо тихо звезду встречать. Христос-младенец в ясельках лежит. Не разбудить бы его надо. А ты поклонись Христову Рождеству.

И няня подошла к образу Спасителя. Лик Его был светел и радостен. Лампадка пред ним светила нам лучезарней звезды.

Няня положила земной поклон – и мы с нею – и старческим тихим голосом произнесла нараспев:

– Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия, мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды.

Мы все еще рез поклонились до земли.

А в окно светил на глубоком, глубоком зимнем небе голубоокая звезда Рождества.

------------------------------------

С тех пор прошло много лет, очень много. Я прочел много книг, не только тех книг, что уверяли, что было только три волхва, но и те, которые утверждали и что не было вовсе волхвов, не было звезды, не было этой ночи, не было и Родившегося в эту ночь. Но вот, вопреки всему, я знаю (и всегда всю жизнь знал) и всегда буду знать, что было все это: и эта ночь, и волхвы, и эта звезда, и Родившийся в эту ночь.