Сергей Дурылин - За полуночным солнцем

Плетется наша лошадка. Плетется молча лопарь, и когда она останавливается на корявых гатях {4} 4 Помост из бревешек, положенный через топкие места. , он не понукает ее, а что-то ей шепчет, точно беседует с ней по душам, и она смотрит на него умными большими глазами, и плетется опять. Гати тянутся на версту, на две, на три, и густая морошка, пробиваясь между бревешек, устилает их зеленью, желтым, красным.

Солнце нас ведет по древнему новгородскому пути. Пусть перебегают по пригоркам телеграфные столбы, соединяющие проволокой Архангельск с океаном, — около них нет привычных их спутников — железнодорожных рельс или широкого шоссе: здесь камни да мох, да шум реки — и пустота вокруг, и пеший древний путь.

После часа ночи солнечный свет начинает прибывать, как вода в половодье, все светлеет, — а и было светло, — светлеет небо, лес, лошаденка, лопарь, светлеем мы сами, камни, листочки, морошка под ногой, коричневатая топь болот, — наступает неведомый солнечный праздник, в который раз наступает! Еще сильнее водный шум. Не Имандра ли близко?

Нет. Еще час, два пути, — и вот Имандра — огромное, шумящее, стонущее, борющееся с кем-то неведомым стекло, и над ним алый нестерпимый круг солнца. Ветер, почти неслышный на горной дороге в лесу, воет в исступленной тоске. На Имандре — буря. Серые волны, светящиеся красными огнями, осаждают берег и небольшую черную-черную избу на нем. Карбасы вытащены на берег. Парохода нет. Так неуловимо быстро настигают друг друга волны, и смеются, и бьют все по тому же, по тому же месту, и все какие-то тяжелые, белобокие, что, кажется, озеро должно же, непременно должно выплеснуться, разлиться, все затопить, смыть, унести.

Но нет. Все стоит: и только оно — изсера-красное, а где золотое, а где белое, зеленое, гневное и немощное, воет и вопит, пугая спящий на ногах лес.

В закопченной избе набито битком народу. Желтый самовар кипит на столе.

В углу избы — камелек. Это — подобие камина, сложенного из неотесанных камней, с широким открытым устьем; камелек черен от копоти; ярко пылают дрова красным огнем. Около огня жмутся в общей куче лопари. Только в тепле замечаешь, какой леденящий холод у озера. Лопари неумолкаемо говорят и кричат, разлегшись на полу, на скамьях, на оленьих шкурах. Мужчины перемешались с женщинами. Никого и ничего не разберешь. Их всех согнала в избу буря. Все ждут парохода. Лопари низкорослы, и лица у них, у большинства, безбородые, безусые. Нестерпимо душно, но тепло: всем тепло. Пьем чай с профессором. Пьют чай лопари. Ветер звякает в окна.

Озеро красное. Солнце огненное.

— Ай! Пароход! — кричит лопарь в странной кофте.

И начинается невообразимая суетня. Если б составить целый народ из одних детей и парнишек не старше восемнадцати лет, то лопари такой народ. Они как дети: они рады пошуметь, потолкаться, поохать и без нужды, без сердца, а с улыбкой, с безобидным смешком. Все сразу захотели на пароход, все сразу влезли в карбас, и никак не могут отпихнуться от берега; отпихнулись — так треплет карбас волной, что визжат лопари, и опять все по-детски, беспомощно и жалобно. Мы сели во второй карбас. Карбас бьется о пароход, но мгновение — и волной его отшвыривает далеко прочь. Держась за канат, хватаясь ногами за что попало, взлезаем на пароход, втягиваем вещи. Но и пароход швыряет волна. Он тесный и маленький. Едва помещаемся кое-как на палубе. Надо держаться подальше от борта: волной шибает в борт и в лицо хлещет холодной водой. Упорно режет волну пароход, но волна взлетает на палубу и убегает прочь, заливая ее быстрыми холодными ручейками.

Лопарки в красных кофтах, в красных головных уборах, кутают притихших испуганных детей, но сами быстро и безумолчно перебрасываются словами с мужчинами и между собой, болтают неукротимо, пока кто-нибудь не заохает от качки. Тогда все еще больше заговорят над заболевшим, задвигаются, заходят по палубе, попадут под волну — вскрикнут, и опять болтать и охать.

Горы справа и слева теснят Тмандру.

— Смотрите, смотрите! — кричит медик. — Профессор говорит, что это — Хибины.

На правом берегу ровно и невозмутимо за синью лесов и лесистых варак блестят тусклым бело-розовым цветом снега. Это — вечные снега Хибин.

На левом берегу, еще дальше, еще ровней и невозмутимей, блещут снега на высотах Чун — тундры, еще неисследованной и малознакомой самим лопарям. Несколько часов езды по Имандре — и пароход подходит к берегу. Недалеко Белогубская станция, откуда начинается наш путь в Хибинские горы. На пароходном карбасе мы съезжаем на берег вдалеке от жилья. Вещи оставлены на берегу. Сами плетемся за профессором по лесу, по вязкому сырому мху.

Через час ходьбы мы пришли на Белогубскую, к маленькому домику телеграфной станции. Расположились в ямской избе. Она такая же, как та, где мы с лопарями пили чай. Камелек наполняет избу едким дымом, но что дым, когда от камелька идет тепло и легко поспевает самовар.

В ямской избе. Сколько вам нужно ямщиков? На сколько лошадей у вас открыт лист от губернатора?

Но никаких лошадей в Лапландии нет; нет и ямщиков.

«Лошадь» — это в зимнее время олень, в летнее — это карбас с гребцами, а гребцы эти — «ямщики». Глубокой новгородской стариной веет от этих названий, от этого счета на «лошадь». Если вы платите за одну лошадь, вам подают карбас с двумя гребцами — это и есть ваша «одна лошадь». Когда озеро, по которому вы едете на карбасе с «ямщиками» на веслах, кончается и до другого озера нужно идти пешком, эти «ямщики» несут на себе всю поклажу; потом опять озеро, опять принимаются за греблю, и так до следующей ямской станции, где их сменяют другие «ямщики». В ямщики эти, по большей части — бабы-лопарки, так как мужчины-лопари заняты в летнее время рыбной ловлей на озерах.

Весь путь от Кандалакши до Колы разделен на шесть перегонов с семью станциями. Путь этот проходит по озерам, рекам, болотам и тайболам (лесам); он исключительно лодочный и пешеходный, и считается в 240 верст. Путь идет по двум озерным и речным системам — одной впадающей в Северный Ледовитый океан, другой — в Белое море. Эти водные системы так близко подходят одна к другой, что водораздел между ними, лежащий между Пелесмозером и Колозером, протяжением всего в одну версту. Южная система, направляющаяся в Белое море, включает в себя Пересмозеро, стекающее рекой Куренгой в Имандру, громадное озеро Имандру и его сток — реку Ниву. Северная океанская система состоит из трех соединенных между собой озер — Колозера, Пулозера и Мурдозера и их общего стока — многоводной и прекрасной реки Колы, которая, соединившись при самом устье с большой и глубокой рекой Туломой, впадает в Кольскую губу.