Дмитрий Зарубин - Населенный пункт

Назвав себя гарантом защиты человечества, начинайте атаку, стараясь все делать по правилам воинского искусства.

Ядерный удар плюс десант. Лучше использовать не один парашютно-десантный полк, а сразу пару дивизий. Потом отступить и предложить вместе тянуть нефтепровод на запад. После отказа - организовать быстрый и эффективный государственный переворот, совместив его с фронтальными танковыми атаками. Ресурсов не жалейте, поскольку в любой момент остановитесь на достигнутом и займетесь поиском и подготовкой следующих подразделений. Противника не следует уничтожать полностью, потому что придется готовить другого, а это всегда заведомо скучно. Старый враг лучше новых двух, мудрость, проверенная в игре. В дальнейшем можно пошпионить, поспецназить, подипломатить и даже обменяться послами и заключить кратковременный обоюдоострый выгодный мирный договор.

БАНАЛЬНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ Играть стоит примерно раз, максимум два раза в месяц, чтобы сохранить в первозданности эмоции и приводные мира ремни.

Некоторые, считающие себя совсем высоколобыми, не понимают суть ИГРЫ.

Различные фан-клубы в соответствии с национальными и глобальными устремлениями по-разному определяют ее идеологию. Нашей стране более привычен менталитет катаклизмов, кровавых революций и контрреволюций и не менее беспредельных общественных ситуаций, складывающихся как до, так и после... Как только устанавливается в обществе и государстве тишь да гладь, божья благодать, так население теряет навыки ненависти и ответного удара к любой группе объектов или субъектов. Поэтому идеологическая задача и смысловая суть ИГРЫ В ИМПЕРИЮ в доморощенных условиях состоит, если хотите, в дрессировке злобного чувства мести и ответного удара.

Краевед встретил его на пороге по-домашнему: в тапочках на босу ногу, джинсовых мятых шортах и в черной майке с кровавой надписью "ЗЕХ Р18Т0LS". Он был скорее молод, чем в среднем возрасте, худощав, длинноволос и белокур, с карими, стремительно бегающими глазками, прикрытыми шикарными пушистыми ресницами.

Никодимов умственно поморщился - ему не нравились мужчины, напоминающие женщин, и, несмотря на отсутствие у него всяческих предрассудков, гомосексуалистов он терпеть не мог.

- Проходите, - вежливо и приветливо улыбаясь, молодой человек протянул руку, - мне о вашем визите звонила Надежда Максимовна.

Юра взошел в комнаты и с любопытством огляделся. Пол целиком был заклеен (и для, видимо, исторической сохранности, закатан в плотный пластик первыми полосами районной газеты "Из Искры возгорится пламя", причем были употреблены страницы за 1991 год. Август, конечно, выделили цветной рамочкой. От потолка вниз по стенам висели, слегка колыхаясь от сквознячка, алые вымпелы различных победителей от "Передовику свинофермы деревни Подпольное" до "Победителю социалистического соревнования среди работников управленческого аппарата деревни Подпольное". В четырех углах стояли скромные бронзовые бюстики Ленина-Сталина-Хрущева-Брежнева. На почетном месте, сразу под бумажной, затертой иконкой с зажженной и пахнущей ладаном лампадкой, висел писанный маслом, наверняка деревенским умельцем, портрет Президента России, а на размахнувшемся во всю стену книжном стеллаже, в рамочке под стеклом, с хитрым прищуром глаз, притаился Михаил Сергеевич. Никодимов подошел поближе к книгам, перебрал несколько томов (на почетных позициях, не ребром, а суперобложкой навстречу ищущему, стояло три одинаковых тома Коперника "De revolutionibus orbit Coelestium" на греческом, испанском и французском языках), удивленно обернулся:

- Да у вас тут не меньше книг, чем в библиотеке. И почему-то основная направленность - о космосе.

- Вы очень приметливы, - счастливо улыбнулся краевед, - я пытаюсь определить место вот нашей деревни в развитии мировой космонавтики.

Никодимов закашлялся, растерянно обернулся еще раз на книги и попросил:

- Нет, я так вообще ни в чем не разберусь. Давайте начнем сначала. Как вас зовут, вы - кто?

С чисто женской смекалкой молодой человек ответил вопросом на вопрос:

- А почему вы задаете вопросы. Зачем? Вы-то сами кто?

От злости на неприятную и неудобную ситуацию Юра бухнул несуразное:

- Я- лакмусовая бумажка.

На его удивление ответ совершенно успокоил собеседника и даже как-то более расположил к гостю. Он внезапно засуетился, встревожился, придвинул одно из двух весьма потертых кресел ближе к Никодимову и, крикнув задорно, что сейчас принесет настоящий кофе, выпорхнул в соседнюю комнату. Юра не присел на подвинутое кресло, а растерянно, с бухающим гулко сердцем отправился вдоль стен, пытаясь навскидку распознать, что же все-таки в этом храме, естественно, кроме наглядно выставленных вымпелов, относилось к самой деревне.

Вблизи краснота наградных тканей оказалась не сплошной. Через, видимо строго вымеренное, некоторое расстояние, на уровне глаз человека среднего роста, тянулись картонные окошки, забранные толстым мутноватым плексигласом, сквозь который виднелись большого формата чуть-чуть помятые, с трещинками фотографии с множественными мужскими и женскими лицами в овальных рамочках с подписанной под каждой Ф. И. О., напомнившие Юре собственные школьные выпускные фотографии. Таких окошек было десятка полтора, он просмотрел их почти все и не заметил ничего необычного: да, приметно, что пара снимков относится к революционным и даже дореволюционным, остальные - как бы история страны в отдельно взятом населенном пункте. Никодимов вернулся к книжному стеллажу.

Внизу, на самой нижней полке, лежала подшивка районной газеты. Пролистав бегло, он отметил, что подобраны отдельные номера за разные годы, сверху подшита совсем свежая, за 1997 год, а рядом стопочкой высились картонные канцелярские папки с прошитыми суровыми нитками пачками исписанных листков не единообразного формата. Он вытащил снизу не самую толстую и полистал... Его прервал вернувшийся с кофейным подносом молодой человек, весело воскликнувший:

- О, у вас удивительный вкус, но лучше я, дайте, - и, живо установив поднос на небольшой полированный столик под портретом Ельцина, он выхватил папку и, закатывая глазки, с выражением прочел:

"Мир есть разверзающаяся разверстость того, что ни к чему не испытывает напора... и никогда так остро не ощущается оставленность, брошенность на произвол даже не то, чтобы судьбы, а так - что-то типа плавания в открытом океане на неприспособленном для того пластмассовом (обязательно - красном по цвету, у меня на домашнем именно такой) обломке крышки от унитаза, как при засыпании в одиночестве в кажущейся огромной и гулкой, как пещера, однокомнатной квартире, особенно когда все предметы еще помнят, как в ней все звенело, трещало, летело и переливалось от присутствия многих человеческих тел.