Камиль Зиганшин - Щедрый буге

На обратном ходе вышел на Хор посмотреть, не появились ли там норки. И не зря. По берегу петляли два свежих следа: самки и ее кавалера. Следы пересекали реку и терялись в тальниках. Я сошел на лед, но, где-то у середины снег начал плавно уходить из под ног. Я не успел еще даже осознать происходящего - ноги сами отбросили меня назад. А на том месте, где я только что стоял, свинцовая вода заглотила толстенный снежный пласт и угрожающе бурлила, требуя новой порции.

Лежа на спине у самого края полыньи, я загребал снег руками, отталкивался лыжами, чтобы подальше отодвинуться от образовавшегося окна. Потом перевернулся на бок и лихорадочно пополз прочь. И только очутившись на берегу, облегченно вздохнул.

По кромке провала было видно, что лед, укрытый под толстой снежной шубой, подмыло бурным течением и остался только тонкий верхний слой, который и рухнул, стоило мне ступить на него. Не успей я оттолкнуться назад, при таком сильном течении с лыжами меня тотчас затянуло бы под лед.

Этот урок лучше многократных наставлений Люксы научил выходить на реку только с посохом и проверять прочность ледяного панциря перед каждым шагом.

Ура-а! Ура-а! Лукса пришел! Изрядно исхудавший, побледневший, но веселый и все такой же неугомонный. Тут же с диким восторгом носился по стану поджарый Пират. Тоже отощал на скудных гвасюгинских харчах. Я сбросил ему с лабаза увесистую кетину. Собака благодарно лобызнула меня и набросилась на любимое лакомство. Лукса тем временем рассказывал:

-- Немного подшаманили и ладно. Хотели еще неделю держать. Отговорил. Задыхаться стал в каменном мешке. Каждую ночь Буге снился. Никак нельзя нашему брату без тайги. Панты вот принес, -- показал он бутылочку с густой темно-коричневой жидкостью, -- Панты и Буге быстрее вылечат.

Долго сидели, Старый охотник был возбужден возвращением, а я истосковался по живому общению. Разговаривая, невольно прислушивался к своему голосу. Поначалу мне казалось, что говорю не я, а кто-то другой. Настолько отвык от собственной речи.

Узнав, что днем я чуть было не отправился кормить рыб, Лукса помрачнел:

-- Чего так делал? Река -- обманщица. Как-то со мной еще хуже было. Думал, не выберусь.

Он раскочегарил потухшую трубку и, попыхивая, продолжал:

-- Случилось это после Нового года. Все разошлись по участкам, а я загулял. Вертался один. Нартовый след шел вдоль полыньи. Дело обычное. Вдруг слышу "трх, трх" -- лед лопается. Не успел опомниться, как закачался, будто в оморочке. Хотел по нартам перепрыгнуть на торос, но льдина маленькая, накренилась, и я в воду свалился. Одна лыжа, когда падал, с ула слетела, а вторая, как парус, по течению потащила. Не знаю, как успел в край полыньи вцепиться, да ногой вертануть. Спасибо Пудзе, крепление сразу съехало. Лед гладкий, руки скользят, удивляюсь, как выбрался. Целый месяц болел, елка-моталка. С рекой, паря, не шути. Не ленись, прежде чем сделать шаг, всегда лед проверяй. Ну ладно, говорим, говорим, а надо бы поесть. Вот хлеб свежий принес, да еще кой-чего. Садись, пировать будем.

Старик извлек из котомки огромный кусок копченого мяса, завернутый в тонкую грязную бумагу. Вид ее, надо признаться, не возбуждал аппетита. Мне даже показалось, что она покрыта плесенью. Но медвежий окорок оказался великолепным, и мы его прикончили в два счета.

Лукса взглянул на промасленную бумагу и покачал головой:

-- Совсем грязная стала.

"Не то слово", -- подумал я, нисколько не удивляясь тому, что старик сунул бумагу в печку. Через минуту он извлек ее оттуда и бросил на лапник: она была целехонька, только стала чище и белее. Впрочем, зеленые пятна, которые я вначале принял за плесень, на ней сохранились.

Взяв еще теплую диковинку в руку, я никак не мог отделаться от ощущения, что это простая оберточная бумага.

- Откуда у тебя это?

- На горе Ко между камней много такой. Удобная -- не рвется, в огонь бросил, опять чистая.

Тут только я догадался, что это знаменитый минерал даннеморит, который встречается в горах Сихотэ-Алиня.

НЕ СЕРДИСЬ, ПУДЗЯ

Ночью снилось, будто кто-то тянет меня за ноги в черную бездну. Я отчаянно цепляюсь за лед, но руки скользят, и я погружаюсь все глубже и глубже. Проснулся весь в поту и долго не мог успокоиться.

Лукса уже оделся и, позавтракав, ушел откапывать капканы. Через полчаса я тоще был на лыжах и брел по Глухому. Он вполне оправдал свое название. На нем действительно все по-прежнему глухо. Даже ни одного свежего следа не появилось.

Вернувшись к становищу, стал колоть дрова на вечер. Вскоре подъехал шатающийся от усталости Лукса. Я обратил внимание, что он сильно возбужден.

- Что-нибудь случилось?

- Отгадай загадку, - предложил он вместо ответа, - в липе сидит, скребется, пыхтит, тронешь -- рычит.

- Медведь?

- Точно, гималайский. Тепло, вот и проснулся. Со стенок сухую труху соскребает. Постель мягче решил сделать. Пойдешь завтра со мной?

- Ты еще сомневался?! - обиделся я.

Весь вечер тщательно готовились. Луксе отливал в колупе пули и при этом сокрушался, что тигр часто бывал на путике.

- Не буду туда пока ходить. Увидит, что его следы топчу -- всякое думать начнет. Не поймет -- сердиться будет.

- Лукса, ты же говорил, что тигр очень умный вверь. Все понимает.

- Да, куты-мафа, что думаешь даже знает. Подумаешь: не буду стрелять, он понимает и тоже думает: не буду его трогать. Но когда куты-мафа далеко, он не слышит, что я думаю, не поймет, зачем я хожу, и будет сердиться.

Я не раз слышал, что некоторые промысловики до сих пор настолько боятся тигра, что когда он появляется на их участке, бросают охоту и покидают это место, случается и навсегда.

Сам Лукса принес четырех соболей и, хоть прошло больше месяца, ни один из них не попорчен мышами. А секрет прост --Лукса придумал способ, как обхитрить этих вездесущих грызунов: ставит ловушки возле молодых гибких деревьев. Ствол низко пригибает и закрепляет его в горизонтальном положении за обрубок сучка. Цепочку же прикручивает к макушке. Когда соболь, угодив в капкан, начинает биться, дерево выпрямляется, и жертва повисает в воздухе. Мышам она недоступна, а птицы соболей не трогают.

Закончив приготовления, Лукса раскурил трубку и глубоко задумался, глядя по обыкновению сквозь щель на огонь в печурке.

- О чем думаешь? - потревожил я его.

- Так, вспоминаю... Раньше ведь как было? Перед большой охотой к шаману с белым петухом ходили. Шаман надевал шапку с рогами. На лицо маску хамбабу. На пояс вешал кости медведя, рыси, железные погремушки. Бил в бубен, в тайгу вел. Там большой костер жгли. Котел с водой ставили. Шаман вокруг ходил, свои слова говорил, пахучим багульником дымил. Злых духов прогонял. Как вода закипит, петуха в котел бросали -- Пудзе подарок делали. Только потом на охоту шли. Сейчас так не делаем. А хороший охотник все равно без добычи не возвращается.