Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 1)

Седьмого ноября после демонстрации нагрянули в Первую Градскую Никита и Сергей. Они вошли в палату к Ивану весело и размашисто, уже зная, что раненому лучше.

- Отважному лидеру юных педагогов Москвы, утеревшему нос всему МУРу! - с порога приветствовал Ивана Никита. И водрузил на тумбочку у изголовья кулек с конфетами. Поцеловал Машу, присел на койку.

- Ты, Ваня, молодчага! Разделался с паразитами, как повар с картошкой, - Сергей протянул Маше кулек с печеньем. И, увидев на тумбочке несколько яблок и апельсин, удивился: - Ого, откуда такие прелести? Особенно этот оранжевый красавец.

Маша улыбнулась - маленький белый халат сидел на Сергее, как конское седло на слоне. Ответила:

- Это подарок...

Иван натужно кашлянул и она, бросив на него быстрый понимающий взгляд, продолжила: - из Наркомпроса. От профкома. Курьер еще вчера привез. Санитарки, в основном деревенские девочки, устроили сюда тайное паломничество - дивились на невиданный заморский фрукт.

Сергей достал из заднего кармана брюк плоскую металлическую фляжку в изящном футляре. Откуда-то из-за спины жестом фокусника извлек четыре крошечные больничные мензурки зеленоватого стекла. Осторожно наполнил их коричневатой жидкостью, понюхал:

- Божественно! Из лучших подвалов Еревана коньячок.

- Бог здесь не при чем! - отрезал Никита, принимая свою мензурку. Все лучшее на этой земле производит труженик.

- Ребята, может Ивану не надо? - взмолилась Маша.

- Коньяк - это вдохновенный сгусток винограда и солнца, - убежденно возразил Сергей. - Лучшее лекарство ото всех недугов со времен Адама. За наш главный праздник!

Чокнулись, выпили. Маша поморщилась: "Горько".

- Это мы должны кричать "Горько!", - засмеялся Никита. - А ты целовать своего суженого, чудом уцелевшего после бандитской пули. Второе рождение, вторая женитьба.

- На первой-то мы отменно погуляли, - мечтательно произнес Сергей.

- Погуляете и на второй, - заверил его Иван. - Верно, Машенька?

Она кивнула, приложила пальцы к его губам: "Молчи". Никита взял карамельку, повертел ее в руках, положил в кулек. Заходил по палате:

- Хорошая демонстрация сегодня была, верно, Сергей? Воодушевление, энтузиазм, солидарность, братство, единение - прекрасные чувства рождает в людях наш строй. Живется еще трудно, не дремлет и внутренний и внешний враг, но вперед ведет надежда, уверенность, убежденность в таком великолепном будущем, когда каждый будет счастлив и в труде, и в любви, и в осуществлении любой, самой смелой индивидуальной мечты. Хочешь - сочиняй стихи, хочешь - строй или сей, хочешь - лети к звездам. Все будет каждому по плечу, исчезнут болезни, голод, зависть и ненависть.

- Ты что - на нас тезисы своего очередного доклада решил проверить? Валяй! - Сергей улыбался, но было видно, что патетика, восторги друга его утомляют.

- Говори, говори, Никита, - вмешалась Маша. - Ты верно передаешь настроение людей, миллионов. А Сережка, - она посмотрела на Сергея с милой укоризной, - он всегда заземляет самую возвышенную мысль или чувство.

- Эх, Маша, ты еще очень плохо знаешь нашего Сергея. Он же из зависти это говорит. Уж я-то знаю. Он у нас и художник, и виршеплет, стишки кропает. Прочитай давай какое ни то произведение. Хотя бы поэму о прекрасной американке.

Сергей смутился, неловкая улыбка блуждала по его лицу. Весьма редко, под настроение, он декламировал друзьям свои стихи, которые сочинял иногда по ночам. Был в плену Блока, Есенина, Брюсова. Последнее время увлекся Маяковским, баловался "лесенкой":

Вот

и

развеян

сомнений

туман.

Признание - вынь

да

положь.

Как "Ермак"*

во

льды,

врезаюсь

в роман,

Как в масло

нож.

- Еще надо заглянуть в райком, - Никита поднялся на ноги, посмотрел на круглые ручные часы.

- Что это у тебя? - спросила Маша.

- Это? Первый выпуск 1-го Московского часового завода. И велики, и пузаты, зато наши, собственные.

Никита подошел к изголовью кровати, подбодрил Ивана улыбкой:

- Сегодня я буду в Большом на торжественном вечере. Завтра заеду, расскажу.

- В газетах прочитаю, - сказал Иван. - У тебя и без меня дел много.

- И вон репродуктор врач поставил, - Маша показала на черную тарелку, висевшую на стене.

- Это хорошо, - Никита был уже у двери. - Только я ведь там буду сам. И увижу и услышу Виссарионыча.

Когда он ушел, Иван спросил Сергея:

- А ты? Разве ты не идешь в Большой?

- Почему - не иду? Иду. Даже знаю тезисы доклада. И состав президиума.

Маша вздохнула, поправила одеяло в ногах Ивана. Задумчиво произнесла:

- Многия знания - многия печали.

- ДЗЫНЬ!

Юзеф Чарнецкий блаженствовал в ресторане "Pod Bachusem" в Иерусалимских аллеях. Был солнечный весенний денек и, как всегда в полдень по воскресеньям, в ресторане было людно. Его столик находился под тентом и легкий ветерок озорно поддувал широкую цветистую юбку дамы Юзефа панёнки Крыси. Она то и дело сердито хлопала ладошками по коленям, прижимая к ним юбку.

- Этот чертов ветер похож на тебя, - проговорила в сердцах Крыся.

- Почему так? - лениво поинтересовался он, отхлебнув изрядно пива.

- Почему? - резко повернулась она к Юзефу, сложив при этом в презрительной ухмылке полные, резко очерченные губы и сузив и без того раскосые, васильковые глаза. - Как и он, ты всю ночь заигрывал. И как и он - все впустую. Я чувствую себя совершенно разбитой. Впервые за три года ты был отвратительным любовником.

Юзеф посмотрел на Крысю со снисходительной улыбкой. "Мне было превосходно, - отметил он про себя. - Что же касается твоих ощущений, милочка, то это сугубо твои ощущения. Может еще прикажете ради одоления вашей фригидности, а временами - укрощения бешеной матки выжимать себя как лимон? Для этой цели заведите себе кобеля".

Юзеф знал, что рассуждения насчет фригидности и прочего - неправда. Просто эта шансонетка надоела ему до смерти. Своими капризами, мигренями, постоянными сменами настроения.

Сошелся он с ней по рекомендации начальника русского отдела военной разведки, в котором Юзеф был одним из ведущих сотрудников. После ее концерта Болеслав Тышкевич пригласил Юзефа в модный ночной ресторан и за аперитивом в баре сказал: "Я чувствую, панёнка Крыся вам понравилась. Или... нет?" "Да, еще бы! - откликнулся Юзеф. Добавил мечтательно: Красива! Божественно сложена. Увы - совершенно недоступна. Звезда!" "Красива - да. Божественно сложена - слов нет. Что же до ее недоступности, то тут вы, милый Юзеф - как бы это нагляднее пояснить... Ну, тут вы находитесь под чарами богемной магии - как рядовой обыватель". Тышкевич закурил черную французскую сигарету, пригубил рюмку с зубровкой и испытующе, долго смотрел на подчиненного. Наконец, решившись, сказал:

- Я завербовал ее полтора года назад. Именно она проходит у нас под кличкой "Рысь". Да-да!