Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 1)

- Сам я вас заказывал, сам гнул, сам все дырочки высверлил, довольно констатировал он. - Зря что ли батя и мастер дядько Грицко учили слесарным наукам? Нет, не забув те выкладання ваш Микита. Есть, есть еще порох в пороховницах!

Засвистел, заверещал, зачмокал залетный соловей и Хрущев, распрямив спину, стал искать глазами сидевшую где-то на ближних ветвях птицу.

- Ишь, распелся! - одобрительно заметил он. - Обычно они в сумерки или ночью солируют. А этот среди бела дня. Вот он, вот он, вижу! Такая крохотуля, а голосище - на весь лес. Эх, жаль фотоаппарат не взял. А пойти за ним - спугнешь и улетит. Как пить дать - улетит... Вот такие же певцы были в дни моей юности в Юзовке. Только пели они заливистей и слушать их было слаще...

Звали ее Люба и они были с Никитой одногодки. "Ягодка" - и дома и в поселке иначе ее никто и не кликал. Впервые он увидал ее на досвитках у знакомой дивчины, соседской племянницы. И враз заметил, и отличил, "и закохатился" - как громогласно, сквозь раскатистый смех объявил его лучший друг, могучий кузнец Михась. Никита не просто покраснел, он стал темно-малиновый, выбежал из горницы в сени, где из глаз его брызнули слезы смущения и обиды. "Друг называется! - негромко твердил он в темноте. Великий дурень! Самый явный вражина, вот он кто. Да-а!" Через минуту выскочила к нему разбитная Гапка Федотенкова, потянула за рукав праздничной, вышитой разноцветным крестом сорочки в хату. Никита нешуточно упирался, но в конце концов под непрерывные шутки-прибаутки всегда готовых на острое словцо озорников и озорниц был усажен на лавку рядом с Ягодкой. Ну и славная получалась из них парочка: глазастенькая, стреляющая двумя светящимися агатами, с вишневыми губами и щечками, чернобровая и с черной же косой, пухленькая Люба и круглолицый, со льняным пушком на крупной, лопоухой голове, широкий в кости, приземистый, с плотными плечами Никита, в тот же вечер получивший от злоязычной Гапки прозвище "Колобок". И стал он оказывать Ягодке знаки внимания. Робко. Неназойливо. Изредка. То конфетину заморскую с получки поднесет невзначай. То замысловатым кренделем с зельтерской водой угостит на местной ярмарке. То даже отважился пригласить на представление бродячего цирка. И то правда - какие в те годы были развлечения у бедноты в заштатном донбасском поселке? Праздничные вечеринки с безобразными пьянками на Масленицу да на Пасху; кулачные бои с увечьями и смертями; редкие - раз-два в год - трррагедийные и разухабисто водевильные спектакли провинциальных комедиантов. Вот, пожалуй, и все "культурные радости". Летними вечерами парубки и дивчины степенно прогуливались вдоль главной улицы, а, нагулявшись вдоволь, под стоны, и всхлипы, и озорные переборы трехрядки отплясывали кадриль, полечку и яблочко, а то спiвали несравненно мелодичные, томно-сладкие, щемяще-нежные малороссийские пiсни. Нравы были традиционно, устойчиво строгие. Стоило парню однажды пройтись с девушкой под ручку, как на другой же день из уст в уста передавалось: "Женятся!" И ворота мазали дегтем не только девкам, потерявшим свое естество до замужества, но и гулящим солдаткам. Ягодка была совсем не похожа на Глашу. Застенчивая, скромная, безукоризненно блюдущая себя даже по самым строгим меркам "Домостроя", она позволила себя поцеловать Никите и только в щеку! - через год после их знакомства. У церкви, в Христов День. Этот невинный, святой поцелуй стал для Ягодки роковым: вечером как обычно пошли они гулять за дальнюю околицу, приотстали как бы невзначай ото всех. Стал ее осмелевший Никита целовать - с каждым разом все жарче, настойчивее. И сомлела девка, задурманилась, потеряла себя в сладком забытьи... А через несколько месяцев пришли в дом Хрущевых братья Ягодки - Дубенки, Савелий и Микола, тот самый богатырь-боец по меткому прозвищу Перебийнос. Не стали разводить турусы на колесах, враз взяли быка за рога:

- Обрюхатил, значится, девку, Микита, - просипел, набычившись, исподлобья, тщедушный горбун Савелий. - Таперича ступай под венец. Добром ступай!

- Ласкаво просимо! - пробасил мрачно Микола и повертел перед носом и отца и сына пудовым кулачищем.

- Ну что? - вздохнул Сергей Никанорович, когда Дубенки отправились восвояси. - Сватов треба засылать, чи как?

- Каких сватов?! - всполошилась Ксения Ивановна. - Дите он еще. Дите малое, неразумное.

Никита молчал, хлюпал носом. "Совсем он не дитина, - подумал Сергей Никанорович. - Вчора околоточный надзиратель знов зiймов. "Твой сын, говорит, - с огнем играет. Подметные прокламации читает, запретные брошюрки штудирует. Неймется голытьбе, ей мало девятьсот пятого года. Горлопаны зовут - "Голодранци, геть до кучи!" Поимей в виду - это прямой путь на каторгу". Вслух заметил:

- Тикать ему треба.

- А куди?

- Та к дядько, на пiвдень.

- А Ягодку, якщо, к себе возьмем, - согласилась мать, зная со слов мужа о причине приходов околоточного.

И ушел на следующий день Никита из родительского дома. Навсегда.

СТУПЕНИ НЕВЕРИЯ

"О старом человеке говорят: "Пора самая ему о Боге подумать", ? размышлял он, глядя в небесную высь. ? Вот и я ? всю жизнь в Него не верил. Меня даже и величать верующие стали "Главный гонитель веры Христовой". А что, как Он есть?... Нда, правда-матка в том, что не всю жизнь не верил. И крещён был чин чином, и Закон Божий учил-зубрил.

Когда же веру-то растерял? И что заместо нее приобрел?"

Он вновь задремал. И видения дней давних, забытых шальной чередой понеслись чрез его сознание ? всегда бившее через край энергией, неуемное, переполненное впечатлениями от встреч, событий, обретений и потерь...

И был день - 27 марта 1920 года, и по главной улице Екатеринодара шли части Красной Армии. Победил Михаил Тухачевский Антона Деникина, 8 и 9 армии Кавказского фронта разгромили Донскую и Кубанскую армии; Добровольческий корпус бежал в Крым. Левофланговым в третьей шеренге головного взвода был молодой коммунист Никита.

Отвоевала братва.

Скинули беляков в море.

Расположились на квартирах в благодатной столице Кубанского казачьего войска, столице Кубанской советской республики, столице Кубано-Черноморской совдепии.

"Черт, ботинки каши просят и обмотки лохмотьями пошли. От начпохоза шиш получишь. Да и то правда, что нет у него ничего. Как сказал наш одессит Жора - в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на крюке. Перед местными буржуями незручно".

Дом, в котором стоял Никита, был добротный двухэтажный каменный особняк. Построен он был давно, о чем свидетельствовали обшарпанный фасад с обнажившимися кое-где из-под осыпавшейся штукатурки кирпичами и четко выстроившаяся вдоль него шеренга высоких многолетних тополей. Слева от фронтона, на скамейке из темного дерева с изящно выгнутой спинкой сидела хозяйка дома Антонина Герардовна Блэк-Вишневецкая. Подле ее ног расположился мраморный дог Ганс.