Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)

И внезапно стал как-то странно оседать набок и повалился на пол, опрокинув вместе со скатертью графин с водой и стакан. В зале поднялся шум. Сергей с Алешей бросились на сцену, отнесли Ивана в служебную комнату. Администратор вызвала "скорую". Но еще до ее приезда объявившийся из публики доктор констатировал смерть от разрыва сердца...

Прощались с Иваном в том же актовом зале, где происходило недавнее собрание. В почетном карауле стояли седобородые, седовласые академики и пионеры из подшефной школы. Маша в черном платье и платке сидела с Алешей и Костиком на скамье подле гроба. А мимо шли знакомые и незнакомые. Весь гроб был уставлен венками, а их все несли и несли. И печальные траурные мелодии медленно плыли из зала в коридоры и аудитории института. Маша знала, что не надо бы плакать на людях, но ничего не могла с собой поделать. Она утирала и утирала слезы, и платок ее стал насквозь мокрым. Устав сидеть, она встала, подошла к Ивану, поправила цветы, лацканы пиджака. И вдруг увидела стоявшую у дальней двери Лену. Маша долго смотрела на одинокую худенькую фигурку. Сказала что-то Алеше. Тот вскоре подвел к матери бывшую мачеху. Лена боязливо остановилась от Маши в двух шагах. Алеша вышел в коридор покурить. Когда он вернулся в зал, то увидел, как две женщины, скорбно обнявшись, сидели у гроба.

Появился Сергей в сопровождении двух женщин и мальчика-подростка. Элис Маша хорошо знала. Вторая женщина была необыкновенно красива. Она и мальчик подошли к гробу и долго-долго смотрели на покойного. Потом поцеловали руку и лоб Ивана и, направившись к выходу, посмотрели на Элис.

- Кто это? - тихо спросила ее Маша.

- Я расскажу тебе о них потом, - ответила Элис. - Это друзья. Можно, они приедут на кладбище и на поминки? "Разве об этом спрашивают?" - хотела сказать Маша, но вместо этого только кивнула.

На поминках было человек сорок. Матреша и еще две пожилые женщины накрыли столы. Люди толпились в кухне, кабинете, курили на лестнице. А Маша все не давала сигнала рассаживаться за столами. "Никиту ждет", - понял Сергей. Подошел к ней.

- Машуня, давай команду занимать места. В случае кто подойдет потеснимся.

- Хорошо, Сережа. Пусть садятся, - деревянным голосом ответила она.

Сергей знал, что Никита не приедет. Еще вчера Алеша сообщил ему, что все его попытки связаться с Хрущевым по телефону разбились о непреодолимую стену секретарских надолбов. Тогда Сергей позвонил сам по прямому городскому номеру. Оказалось, номер отключен. Из кабинета Лапшина, который был в командировке, по "кремлевке" он поздно вечером застал Никиту.

- Здоровеньки булы, - приветствовал его Сергей.

- Кто это? - раздраженно вопросил Хрущев.

- Это я, Сергей.

- Кто? - еще более раздраженно и громко повторил он. - У меня нет времени загадки разгадывать.

- Когда-то ты узнавал друзей с полуслова.

- А... это ты, - голос слегка смягчился. - У тебя что-то важное, срочное? Занят - продохнуть секунды свободной нет.

- Ты про Ивана знаешь?

- Читал. Некрологи читал, - после паузы ответил Никита.

- Завтра похороны. Ты сможешь быть?

- Завтра, завтра... Где, во сколько?

- В двенадцать гражданская панихида в институте. Потом похороны на Даниловском.

- Постой. Я смотрю календарь. Как раз завтра в это время... - Хрущев смотрел на завтрашний лист, на котором с полудня до шестнадцати не значилось никаких встреч или совещаний. - Слушай-ка, а что у него там за драчка была с секретарем парткома? С очень, знаешь ли, толковым и уважаемым секретарем?

- Тебе, наверно, лучше знать. Я не понимаю - при чем здесь это? Из жизни ушел наш друг, с которым не один пуд соли вместе съели.

"Дружба дружбой, а служба службой", - усмехнулся про себя Хрущев. В трубку сказал:

- Вот, ну конечно, чуть не проглядел впопыхах. Ровно в двенадцать ноль-ноль мое выступление на коллегии Минсельхоза. А я еще даже не приступал к подготовке. Так что, извини. Да, ты там, будь ласка, передай Маше от меня, что в таких случаях полагается. Всього найкращого!

Еще долго сидел Сергей и слушал, как в трубке коротко тутукало. Наконец, положил ее на рычаг, прошел в свой кабинет, сел за стол. Достал из среднего ящика пожелтевшее фото - пальмы, море, галька. На ней сидят трое Никита, Иван, Сергей. Горько вздохнул:

- Было у меня два друга. И оба умерли. Один - телом. Другой - душой. Что хуже?

СЕРГЕЙ

Элис вышла из здания правления Союза писателей на Поварской и медленно двинулась по Садовому кольцу в направлении к площади Маяковского. Был ранний холодный ноябрьский вечер, но она была тепло одета и ей давно хотелось пройтись между бульварами и этим широким проспектом, впитать в себя витавший там аромат минувших эпох, запечатлеть в памяти неповторимый шарм старинных улочек и переулков, усадеб и особняков. Впечатления от интервью с Константином Симоновым, которое она только что получила, было сумбурным. Она видела постановки его пьес - "Парень из нашего города", "Русские люди", "Русский вопрос" (последнюю считала однодневной агиткой, с чем никак не соглашался Сергей); читала его военные очерки и прозу; знала наизусть некоторые стихи из сборника "С тобой и без тебя", а поэтическую книжку "Друзья и враги" рассматривала как слабо исполненный социальный заказ; повесть "Дни и ночи" и стихотворение "Жди меня" перевела и опубликовала в Америке. Он представлялся ей почему-то удалым млодцем Алешей Поповичем с полотна Виктора Васнецова "Богатыри", а на деле оказался барином, сошедшим с картины Бориса Кустодиева "Шаляпин". Яркий, широкий, талантливый литературный вельможа, обласканный властью и власти верно служащий. Со снисходительной прохладцей, как нечто весьма привычное и, пожалуй, немного надоевшее, принял ее переводы. С естественными манерами урожденного комильфо, усадил заморскую гостью в самое роскошное кресло, радушно предложил чаю или кофе, испросил дозволения курить, вальяжно задымил аглицкой вересковой трубочкой-бриером.

- Какое событие сегодня, на ваш взгляд, наиболее значительно в советской литературе? - с этого вопроса Элис приступила к интервью.

- Я бы назвал два события, - Симонов кончиком мундштука поправил усы. - Поэты, прозаики и драматурги готовятся вдохновенно воспеть предстоящее семидесятилетие генералиссимуса Сталина. Это праздничное, эпохальное событие. Второе... Вы, я уверен, читали редакционную статью в "Правде" - "Об одной антипатриотической группе театральных критиков"? Разумеется! Это наши будни, расчистка творческих авгиевых конюшен, освобождение от гнилой безыдейщины, низкопоклонства перед Западом, антипатриотизма.

- Час тому назад я встречалась с послом государства Израиль Голдой Меир. Она заметила, что в упомянутой вами статье названы в качестве злодеев конкретные люди. Один из них русский, один армянин, все остальные - евреи. Антисемитская направленность, по ее утверждению, несомненна. Голда Меир расценивает публикацию статьи как антиеврейский набат. Присутствовавшая там госпожа Жемчужина...