Нина Берберова - Курсив мой (Часть 5-7)

Июнь

Черненькая Т. рассказала:

В 1940 году они, как все, уехали из Парижа. Бежали на юг. За Пуатье от обстрела легли в канаву. Он был убит рядом с ней. Она его втащила в автомобиль и довезла, мертвого, до Тулузы. Там не помнит, что было. Очутилась в больнице. Потом с его кузеном ходила на могилу (почему-то без надписи). Потом шесть месяцев в Париже сидела в санатории. Когда вышла, ей сказали, что он перевезен в Монпелье. Встретила однажды его приятеля, тот спросил: давно не имели известий? Она сказала: перевезли в Монпелье. Он смутился и замял разговор. И вот она начинает сомневаться: может быть, он жив? Может быть, она в своем безумии все смешала в памяти? Либо он изуродован и не хочет вернуться к ней, либо он просто решил ее бросить. Или он ушел в "сопротивление"? Или сидит в лагере, арестованный? Она не может больше так жить и едет искать могилу в Монпелье. Ничего не находит (надписи не было). А кузен исчез и не у кого спросить.

Июль

За Маргаритой, которая приходит стирать, стоит записывать:

- Детям скоро сократят рацион молока.

- Ничего, мадам, я ведь не пью.

- Вы знаете, что мадам Дюпор очень больна?

- Неужели? Я тоже в прошлом году была очень больна.

- Хоть бы война скорее кончилась!

- Как кончится война, так я сейчас же отсюда уеду. Здесь нет никаких развлечений.

- Сколько лет вы прожили с вашим покойным мужем?

- Шестнадцать, мадам, из них восемь он болел, и мы совсем не могли развлекаться. И денег было мало.

- У вас процесс с наследниками?

- Да, мадам. Но я подала нотариусу счет его похорон. Если они с меня стребуют, я взыщу с них за похороны.

- Печально быть одной.

- Еще печальнее мужчине быть одному: он даже не может утешаться вязанием на спицах.

Июль

Высадка в Сицилии. Взятие Палермо. Бомбардировка Рима. Двести дивизий стоят с двух сторон под Орлом.

Июль

Пасечник пришел осмотреть ульи. Мари-Луиза рассказала о нем:

Ему было тридцать лет, а отцу - шестьдесят. Наняли работницу (сто ульев). Вечером она поужинала с ними. Потом спросила: а куда мне лечь? Отец сказал: выбери, куда сама хочешь: к нему или ко мне. Она выбрала сына. И так осталась навсегда. Старик умер. Сейчас им по семьдесят лет. А до этого она жила в Париже и "делала тротуар" на бульваре Монмартр. Место у нее было на откупе, и она его выгодно продала, когда поехала в деревню.

Июль

Рассказ о том, как г. Вальми-Бесс (из Комеди Франсез) открывал памятник в Бордо Шарлю Морису, поэту, другу Верлена. В 1903 году муниципалитет Бордо (времена Пеллетана) был слишком правый и не захотел открывать памятника поэту. Поставили статую, но никакого торжественного открытия не устроили. В 1942 году наконец решили его "открыть". Пошли с венками и пальмовыми ветвями. Но за полчаса до этого немцы памятники увезли - комиссия по использованию предметов из бронзы его реквизировала. Смотрят: стоит пустой пьедестал. Так же торжественно вернулись они в Отель де Вилль и выпили с горя.

Август

Мадам Шоссад и ее муж (видимо - бывший человек) поселились в пустом доме стрелочника - железная дорога давно не действует. И она взяла трех еврейских девочек, кормит и поит их и скрывает ото всех. За них платит еврейский комитет: родители их давно увезены в Аушвиц.

Мадам Шоссад их иногда приводит к нам. Две двойняшки - пятнадцати лет и Режина - одиннадцати лет. Они живут без прописки и без карточек, и мадам Шоссад развела большой огород и даже купила несколько кур. Все было бы ничего, но сам Шоссад, видимо, не вполне нормален. Он воспылал любовью к одной из двойняшек, сажает ее к себе на колени, и мадам Шоссад боится за нее, не спит ночами, ходит по дому и сторожит детей. Наконец пришлось забаррикадироваться, и тогда Шоссад передушил всех кур, повесил на огород замок, ничего им не дает, сам ест и грозит, что донесет в гестапо, что его жена поселила в доме еврейских детей.

Я поехала в Париж, в комитет, где, между прочим, работает П.А.Берлин, и там мне обещали перевести детей в другое место.

Август

Вчера на станции Данфер-Рошро натерпелась страху. Стою у шоколадного автомата и пытаюсь ковырять щелку: может быть, выпадет шоколадный "горбик" Менье. Вдруг голос: Здравствуйте, Н.Н.

Георгий М. Не сразу узнала его, и даже не помню, была ли когда знакома с ним. Пропустила два поезда. Он держал меня и не отпускал. Его монолог приблизительно сводился к следующему:

- Мы создали наш новый Союз писателей. Председателем - наш дорогой Илья Григорье-вич (Сургучев, с которым я уже лет пятнадцать не кланяюсь). Я - секретарь. Записались в члены... (тут следуют фамилии). Ремизов обещал (это, я знаю, ложь). Когда же вы вступите? Непременно пришлите мне прошение о принятии вас в члены. У нас будут собрания, чтения, выступления... Знаете, Н.Н., лучше записаться пораньше: кто не запишется, того мы в Россию не пустим. Я вот и Бор. Констант, вчера это сказал. Поехал нарочно к нему, объяснил ему: кто не член, тому не дадут разрешения вернуться. А инициаторы поедут в первую голову. Хотим издавать газету в Минске. Вы за городом, кажется, живете? Хорошо, что вас встретил. Так что присылайте скорее прошение.

Я говорю:

- Я не за городом живу, а в деревне, очень далеко, и нет никаких средств сообщения. Я не смогу приезжать на чтения.

- Как хотите. Как хотите. Подумайте о будущем. Подходит второй поезд.

- Кстати, - говорю я, - год тому назад, кажется, Н.В.М. обратился в какой-то ваш комитет, чтобы вы помогли спасти библиотеку Ходасевича. Вы тогда ничего не сделали, и все книги вывезли неизвестно куда.

Он:

- Мы были очень заняты. Панихидами. Служили панихиды, и не было решительно времени этим заняться.

Я не ослышалась. Подходит третий поезд, и я наконец вскакиваю в него.

- "И от судеб защиты нет", - говорю я себе.

Борис Зайцев дает мне знать, что лучше мне в город пока не ездить: меня ищет Левицкий, чтобы пригласить в "Парижский вестник".

Сентябрь

5-го - открытие памятника на могиле Д.С.Мережковского в Сен-Женевьев-де-Буа. Старики и старухи из Русского дома, страшно старая, хрупкая, совсем прозрачная З.Н.Гиппиус, Зайцев и еще двое-трое знакомых.

Памятник поставлен на подаяние французских издателей. Говорили: Милиоти (по-француз-ски), Шюзевилль (тоже и очень хорошо). З.Н. благодарила французов. Зайцев - по-русски два слова. Стало очень грустно. Я повторяла про себя строки моего стихотворения, посвященного когда-то Д.С.М.

Октябрь

П.Я.Рысс, старый журналист, почему-то водивший со мной дружбу с 1925 года, приходит и говорит, что принужден был уехать от жены из Аньера (француженка, на которой он женился после смерти Марии Абрамовны): она грозила, что донесет на него, что он не регистрировался как еврей. Он ушел в чем был и поселился в районе Сен-Жермен, в комнате на шестом этаже. Боится, что без зимнего пальто ему зиму не пережить. Н.В.М. дает ему свое старое (очень теплое, но довольно поношенное) пальто, и он уходит. Говорит, что целыми днями решает кресюсловицы и учит испанский язык, чтобы убить время.